Поэтому Пушкинским местам не суждено было стать ареной таких боев, какие можно было наблюдать около Новоржева. Парки заповедника вышли «с поля сражения» в довольно сносном виде. Они сильно пострадали, но не были уничтожены, чего можно было ожидать.

К Пушкинским Горам мы подходили быстрым маршем по Новоржевскому шоссе.

Выйдя к тому месту, где сейчас находится местный базар, наша группа направилась к ограде монастыря.

Одними из первых после изгнания из поселка немцев я и мой партнер — кинооператор Масленников — вошли мы в ограду Святогорского монастыря. За нами направлялась в монастырь группа саперов.

Центральная лестница, ведущая к верхней церкви, была сильно разрушена взрывами и предельно захламлена. Кругом громоздились кучи щебня, кирпича, мусора и огромных камней от взорванной ограды. Там и сям валялись исковерканные предметы церковной утвари — подсвечники, паникадила, осколки медных колоколов, вороха бумажных листов вперемежку с немецкими боеприпасами. Из алтарных окон торчали дула вражеских пулеметов и противотанковых ружей.

Подошедшие саперы быстро проложили проход по лестнице, и мы вскарабкались на верхнюю площадку холма, чтобы увидеть поскорее могилу А. С. Пушкина.

Памятник Пушкину оказался наспех заколоченным старыми досками, по-видимому снятыми немцами с полов самой церкви.

Саперы-офицеры и солдаты стали быстро расшивать монумент. За обшивкой его было обнаружено большое количество противотанковых и пехотных, мин затяжного действия.

Вот этот момент обнаружения мин и изъятия их с могилы Пушкина и был тем первым эпизодом, который я начал снимать в Пушкинском заповеднике.

По нашим пятам, вслед за головной группой саперов, в монастырь пришла новая большая группа саперов. Они стали прочесывать щупами и миноискателями всю горку, на которой стоят церковь и могила Александра Сергеевича. Буквально в каждом метре земли саперы находили заложенные немцами мины и фугасы. Они были заложены и в стены древнего собора, и в кладку монастырской ограды, и под ступени лестницы. Фугасы огромной силы были заложены в шоссе на повороте дороги вдоль ограды.

Вспоминается смешная сцена. Какой-то пожилой сапер, услышав из наших разговоров, что рядом с Александром Сергеевичем похоронены Ганнибалы, гневно заметил по адресу гитлеровцев: «Ах, сволочи, и тут успели насовать своих каннибалов!»

Немного спустя на площадке перед памятником Пушкина я снял еще один очень выразительный и торжественный момент. Группа офицеров одного из полков с развернутым полковым знаменем взошла на могилу поэта — и склонила к памятнику знамя. Коленопреклоненные воины произносили пламенные слова клятвы мщения врагу — «за израненную Родину и за поруганного Пушкина!».

Здесь же, на могильном холме, я снимал третий эпизод. Вслед за окончанием прочеса территории монастыря миноискателями на холм непрерывным потоком двинулись боевые подразделения нашей армии, проходившие по Новоржевскому шоссе. Нескончаемой вереницей шли офицеры и солдаты мимо священной могилы. Многие склоняли колени перед памятником, другие целовали мраморные плиты, третьи выкрикивали гневные слова мщения врагу. Вот это я зафиксировал на свою пленку.

У ворот монастыря скоро появились регулировщики движения, какой-то неизвестный художник уже выводил на фанере большой аншлаг:

Это были последние кадры моей хроники в Пушкинских Горах.

Часа через три на командирском «додже» мы тронулись в Михайловское. Ехали довольно медленно, во избежание всяких фашистских пиротехнических сюрпризов. Дороги, несомненно, были соответствующим образом приготовлены фашистами для встречи наших воинов — заминированы. Поэтому ехали мы с большой осторожностью.

Подъезжая к Михайловскому, мы имели короткую остановку в деревне, которая значилась на карте «Бугрово». Собственно говоря, деревни не было. На ее месте стоял один-единственный полуразрушенный дом. Все остальное было в развалинах и пепле.

На усадьбу Пушкина въехали со стороны главной аллеи. Остановились у полуразрушенной арки.

Вот что мы увидели, войдя в пушкинский парк. По двум сторонам аллеи вдоль огромных древних елей простирались частые ряды колючей проволоки. Тут и там были навалены перепутанные мотки колючки. Большинство деревьев было повалено в полнейшем беспорядке, причудливо загораживая проход к усадьбе. Особенно сильное впечатление произвели на нас лежавшие на земле гигантские ели, простиравшие к небу свои огромные ветви. Кругом тянулись разноцветные телефонные провода, валялись ящики с боеприпасами, консервные банки, какое-то тряпье, мусор. Еще курился дымок над фундаментами домов на усадьбе. Из многочисленных ходов траншей и окопов торчали развороченные бревна, доски, маскировочный кустарник и сетки.

Безлюдье. Ни одной души. Ни звука.

В центре усадьбы — вся листва деревьев, словно побитая морозом, безжизненно свисала с ветвей — она была мелко посечена ружейным и артиллерийским огнем. Вокруг остатков построек, по дорожкам и в саду буйно росли огромные купы бурьяна, лопухов, и крапивы.

Тщетно искали мы «домик няни». Домика на усадьбе не было.

Мы прибыли в Михайловское около 4-х часов дня. День был исключительно ясный, солнечный и безветренный. Условия для съемки были очень благоприятные. На усадьбе я снял несколько кадров. Я зафиксировал окопы, траншеи, (фундаменты уничтоженных зданий, трупы фашистов, настигнутых нашим огнем. Около, бетонированного пулеметного гнезда, устроенного в каменном домике на самом скате холма, я снял исковерканную взрывом бронемашину. Снимал я Михайловское вместе с тем же оператором Масленниковым, с которым снимал и Пушкинские Горы.

Могу с уверенностью сказать, что наша машина была первой, добравшейся до Михайловского после изгнания из него фашистов.

Правда, со стороны Сороти через Михайловское прошла небольшая воинская часть, переправившаяся в заповедник по реке вплавь, но она имела специальное предписание высшего командования нести в Михайловском караульную службу: «Не разгуливать по пушкинским местам и ничего не трогать до приезда Чрезвычайной государственной комиссии, которая должна будет расследовать фашистские надругательства над пушкинскими местами». Караульное помещение находилось в развалинах метеорологической станции, стоявшей к востоку от усадьбы.

Мы пробыли в Михайловском дотемна. Ходили с осторожностью. В здания заходить нам не пришлось, так как ни одного целого дома во всем Михайловском мы не нашли.

Вечером, часов в девять, мы выехали из Михайловского обратно в Пушкинские Горы, откуда, не задерживаясь, тронулись в сторону Острова.

В Тригорском побывать мне не пришлось. Не было времени.

Вместе со мною в эти незабываемые дни в нашей киногруппе работали фронтовые операторы Л. Изаксон и Ал. Команенко».

Весна 1945 года. Первый послевоенный Пушкинский праздник, традиция которого была прервана войной. К нему люди готовились с особенной радостью, и хотя у каждого было свое горе, все же спешили навести какой-то порядок на своих усадьбах и на усадьбе Пушкина.

Утром 6 июня в Михайловском собралось тысяч десять народу. Ни лошадей, ни машин. Все пришли пешком. Иные пришли за пятьдесят километров. Много калек — инвалидов войны. Это были «смотрины» — встреча тех, кто остался жив после гитлеровского нашествия. На временной арке, сколоченной из жердей, висел самодельный веселый портрет поэта с надписью на кумаче: «Здравствуй, Пушкин!» Его написал художник-самоучка, сапер. В центре поля стояли войсковые походные кухни, здесь гостям был предложен чай. Подумать только — с сахаром! В аллее Керн продавали печатные портреты Пушкина, а также книжечки о Михайловском, только что изданные в Пскове.

Приехали гостя. Из Пскова — поэт Иван Виноградов, из Ленинграда — поэт Всеволод Азаров, артистка Надежда Комаровская и известный ученый, профессор Ленинградского университета, ныне покойный Владислав Евгеньевич Евгеньев-Максимов — человек хотя и пожилой, но восторженный и громогласный. Узнав, что В Михайловском состоится традиционный Пушкинский праздник, он, несмотря на свои преклонные годы и уговоры родных, счел за долг и великую честь побывать на нем.