Брату Льву Пушкин время от времени поручает прислать то вина, то горчицы, то дюжину рому, то лимбургского сыру. В деревне было не до гурманства, но и здесь Пушкину случалось пировать с редкими гостями — Пущиным, Дельвигом, Языковым, и для них в доме поэта имелись хорошие припасы, Вот его заказ в стихах, данный брату:

Вряд ли в этом погребе были редкие вина. А вот квасу, настоек, наливок — было вдоволь, и до всего этого Арина Родионовна была большая мастерица.

Провиантские запасы Михайловского были велики и разнообразны. В хозяйстве было много кур, уток, гусей, индюшек, овец, телят, коров. Молока — море; сметаны, сливок, творогу — преизрядно. Река, озера и пруды Михайловского изобиловали рыбой — карасями, лещами, язями, сомами, раками. А что может быть лучше жареного карася в сметане или заливного сома? О лесных грибах и ягодах — морошке, малине, чернике, смородине — и говорить нечего. Народные предания рассказывают, что Пушкин любил сам ходить по грибы. А дедовский яблоневый сад с его антоновкой, боровинкой, грушовкой, а очаковские вишни, сливы, груши?.. Ведь из всего этого варилось, настаивалось, пеклось многое, разное роскошество к столу.

А с прекрасной барской кухней псковской деревни Пушкин познакомился в доме своих друзей Осиповых-Вульф. Здесь свято соблюдали старинные трапезные традиции. На масленице жарили жирные блины, на рождество — тушили гуся. На святое воскресенье готовили куличи и пасхи, на именины — разные торты, бланманже и пироги. Особенно славился этот дом яблочными пирогами. В своих письмах к Осиповым Пушкин даже подписывался: «Ваш яблочный пирог».

Пушкин не был привередлив. Он любил изысканное, но охотно ел и простое. Часто предпочитал второе. Любил печеный картофель, клюкву с сахаром, моченые яблоки, бруснику, варенья, домашний суп и кашу.

«Он вовсе не был лакомка, — рассказывает П. А. Вяземский. — Он даже думаю, не ценил и не — хорошо постигал тайн поваренного искусства; но на иные вещи был он ужасный прожора. Помню, как в дороге съел он почти одним духом двадцать персиков, купленных в Торжке. Моченым яблокам также доставалось от него нередко». О. А. Смирнова в своих записках рассказывает, что самым любимым деревенским вареньем Пушкина было крыжовенное. «У него на столе часто можно было видеть… банку с крыжовенным вареньем». Да и как Пушкин мог не любить такое варенье, коль скоро оно было сварено по всем тем старинным правилам, которые были рекомендованы специальным печатным рецептом!

Сварить крыжовенное варенье было сложным и хитрым делом. Вот как об этом говорит рецепт тогдашней «сельской энциклопедии»: «Очищенный от семечек, ополосканный, зеленый, неспелый крыжовник, собранный между 10 и 15 июня, сложить в муравленый горшок, перекладывая рядами вишневыми листьями и немного щавелем и шпинатом. Залить крепкою водкою, закрыть крышкою, обмазать оную тестом, вставить на несколько часов в печь, столь жаркую, как она бывает после вынутия из нее хлеба. На другой день вынуть крыжовник, всыпать в холодную воду со льдом прямо из погреба, через час перемещать воду и один раз с ней вскипятить, потом второй раз, потом третий, потом положить ягоды опять в холодную воду со льдом, которую перемешать несколько раз, каждый раз держав в ней ягоды по четверти часа, потом откинуть ягоды на решето, а когда ягода стечет — разложить ее на скатерть льняную, а когда обсохнет, свесить на безмене, на каждый — фунт ягод взять 2 фунта сахару и один стакан воды. Сварить сироп из трех четвертей сахару, прокипятить, снять пену и в сей горячий сироп всыпать ягоды и поставить кипятиться, а как станет кипеть, осыпать остальным сахаром и разов три вскипятить ключом, а потом держать на легком огне, пробуя на вкус. После всего, сего сложить варенье в фунтовые банки и завернуть их вощеной бумагою, а сверху пузырем и обвязать. Варенье сие почитает отличным и самым, наилучшим из деревенских припасов».

Обладая образцовым здоровьем, Пушкин, по свидетельству современников, любил поесть. В «Онегине» есть строка — «желудок верный наш брегет».

В конце жизни, измученный заботами и расходами городской столичной жизни, Пушкин мечтал о деревне, о михайловской поварне. Теперь у него были-самые скромные, но несбыточные желанья: «Покой, да щей горшок, да сам-большой».

Но, увы, это счастье ему не было суждено…

В апреле 1945 года, отправляя меня на работу в Пушкинский заповедник, директор Пушкинского Дома Академии наук СССР профессор Павел Иванович Лебедев-Полянский сказал: «Ни я, ни вы не можем себе представить всего того, что ждет вас в Михайловском. Оно есть, но его ведь и нет! Я там недавно был, все видел. Это ужас! Там есть только руины, следы, воспоминания. Главное, с чего вы должны начать дело по возрождению заповедника — это фиксация того, что осталось в нем на сегодняшний день. Описывайте, записывайте, фиксируйте все, что увидите и услышите. Помните, что завтра всего этого уже не будет. Мы должны как можно скорее ликвидировать все и всяческие следы фашистского варварства, восстановить пушкинские памятники и музеи. Помните — мы дали обет нашему правительству и Академии наук — восстановить Пушкинский Заповедник в наикратчайший срок. К 150-летию со дня рождения Пушкина он должен воскреснуть, вновь, а 1949-й год, как говорится — не за горами!..»

Прибыв в Пушкинские Горы, я немедля стал Описывать все, что видел, записывать рассказы местных жителей о том, что и когда было, что случилось в Пушкиногорье в годы хозяйничанья в нем гитлеровцев, как они его разрушали и грабили, как освободила его наша доблестная армия. В этом деле мне оказал большую помощь мой друг, кинооператор Ленинградской студии кинохроники Федор Иванович Овсянников, который сделал по моей просьбе сотни фотоснимков и кадров кинохроники. Все это сегодня бережно хранится в музейном фонде и архиве заповедника. Ниже я хочу привести одну из моих записей тех лет, это воспоминания фронтового кинооператора Б. М. Дементьева о Пушкинском заповеднике в день его освобождения 12 июля 1944 года. Запись сделана мною летом 1946 года в Михайловском со слов рассказчика.

«…Весною 1944 года я был командирован штабом армии в киногруппу 3-го Прибалтийского фронта. Вскорости наша группа была направлена на участок стыка фронтов 2-го Прибалтийского с 3-м Прибалтийским. Здесь мне довелось снимать на пленку боевые действия, происходившие на подступах Красной Армии к заповедным пушкинским местам Псковского края.

Получив задание, мы с особенной радостью взялись за его осуществление, — ведь нам предстояло снимать не обычные боевые эпизоды, а бои «за Пушкина, за пушкинские места».

До войны мне в заповеднике побывать не пришлось, и я очень сожалел об этом. Теперь же, когда я собирался его снимать после изгнания немцев, — это усилило во мне сожаление и досаду.

— Накануне наступления нашей съемочной группе пришлось участвовать в проведении той большой разъяснительной работы, которую проводило командование, готовившее план освобождения пушкинских Мест от фашистских захватчиков. Боевые листки, фронтовые газеты, специальные беседы разъясняли бойцам необходимость освобождения пушкинских мест ценой возможно меньшего ущерба для их исторических памятников. Бойцам разъясняли, как нужно себя вести в пушкинских местах, как относиться к находящимся в них реликвиям, произведениям искусства и старины.

12 июля 1944 года после прорыва войсками 2-го Прибалтийского фронта немецкой обороны в районе Новоржева (левее Пушкинских Гор) группировке наших войск, осаждавших немцев у берегов Сороти, удалось почти без потерь захватить Михайловское и Пушкинские Горы. В результате прорыва у Новоржева немцы оказались под угрозой полного окружения на участке Но вор же в — Остров и были поэтому вынуждены бросить все свои силы на укрепление этого участка, сняв их с подготовленных оборонительных сооружений на линии Сороть — Михайловское — Тригорское и дальше вправо.