Ни я, ни он не могли говорить. Слова были излишни… И я покинула мастерскую…»
Черногорский пилигрим
Святогорская обитель всю ночь бодрствовала. Игумен носился по всем монастырским дворам — и Святому, и Торговому, и тому, где была всякая будничная монастырская суета — погреба, квасоварня, заезжий двор, кордегардия. И всюду наводил порядок. В братском корпусе и кельях все мыли, скребли, постилали на полы свежую солому, курили смолу, чтобы вытравить скверный мужской дух. В Успенском соборе послушники заправляли лампады, паникадила, начищали мелом ризы, натирали образа постным маслом. Регент — отец Агафон, по прозвищу Исчадие, — репетировал духовный концерт Бортнянского «Сей день его же сотвори господь…». Сонные певчие были нерадивы. Отец Агафон кричал на них, то и дело оглядываясь по сторонам, нет ли поблизости игумена…
— Отец Агафоний! — раздался вдруг из притвора голос игумена. — Вы же в храме божием, а не на скотном дворе, помягче надобно!!
— Стараюсь, святой отец, видит бог, стараюсь, да только мочи нет с этим велегласием, истерзали они меня своей фальшивостью.
Отцу игумену нужно было всюду поспеть, за всем присмотреть. Ведь приказ-то, приказ какой строгий! Сам его превосходительство губернатор… Да что там губернатор — сама консистория, его высокопреосвященство епископ Нафанаил приказали навести порядок в обители. И приказали под страхом большого их гнева. Пишут, что приедет какая-то важнейшая персона, какой-де в обители доселе не бывало, — а кто едет — не пишут… Господи, неужто какой принц?.. Или, может, сам патриарх цареградский? А вдруг ревизор из Святейшего синода? А вдруг, свят, свят, свят… сам государь? Пропали мы тогда! При этой мысли Геннадий осенил себя крестом и произнес вслух: «Боже, милостив буди мне грешному, спаси и помилуй!»!
Наступил час ранней обедни. Зазвонил колокол. Все монахи стали по своим местам.
Наскоро справив службу, послушники стали выпроваживать из церкви старух богомолок и нищих, которые пришли на обедню погреться.
— А ну, давай отседова! — рявкнул на них келарь. — Помолились, и хватит… Не до вас тут!.. Эй, Михайло, — крикнул он привратнику, — выдвори скорее всех и держи ворота взаперти, пока владыко не прикажут!
На дворе было начало марта. Дорога вдоль слободы, покрытая глубоким снегом, совсем раскисла. За ночь снег прихватило морозом, и она вовсе стала непроезжей — сплошные ухабы. Мужики, которых волостное начальство согнало с окрестных деревень, поправляли лопатами и железными пешнями проезжую часть пути. Волостной поторапливал, грозился, стращал казнями египетскими. Вдруг кто-то крикнул: «Едут, едут!», и народ бросился врассыпную.
Со стороны Пскова показался большой конный поезд. Уморившиеся от бездорожья кони еле тащили большие крытые сани. По сторонам их скакали верховые офицеры, солдаты и какие-то другие чиновные люди. Позади катилось еще несколько саней. Поезд подъехал к Святым воротам обители и остановился. Ударил большой соборный колокол. Звон его подхватили все пятьдесят колоколов четырех святогорских храмов. Ворота распахнулись, и из монастыря вышел игумен-отец Геннадий, держа в руках чудотворную икону святогорской владычицы и приснодевы. Вслед за игуменом показалась монастырская братия и встала чин за чином по сторонам ворот.
Из головных саней легко выскочил необыкновенно высокий и красивый молодых лет человек, с живыми черными глазами, черными волосами до плеч и небольшой бородкой. Он был одет в зимние одежды, какие носили в те времена важные лица духовного звания. Но что-то в фигуре прибывшего было недуховное, говорящее о мирской жизни, о власти…
Приезжий подошел к игумену и приложился к иконе. Игумен передал образ рядом стоявшему священнику и протянул руки гостю. Паломник и игумен обнялись и троекратно поцеловались. Братия отвесила гостю глубокий княжеский поклон. Гость ответил таким же поклоном и произнес: «Мир вам!»
Под благословение подошли и двое из свиты, одетые богато, но как-то не по-русски, в меховых жупанах с цветными кушаками, в высоких шапках…
— Благословен грядый во имя господне, — воскликнул нараспев игумен и сделал гостю жест, приглашающий на Святой двор.
Подойдя к лестнице, ведущей к соборному храму, гость обратился к игумену:
— А где здесь могила великого русского певца Александра Пушкина?
Игумен вздрогнул, услышав имя Пушкина, но сделал вид, что вовсе не удивлен.
— Сюда, пожалуйста, — ответил отец Геннадий и указал на паперть собора.
— Я приехал поклониться светлому имени Пушкина и его праху. Хочу отслужить панихиду…
Отец Геннадий молчал, не зная, что и говорить.
Гость продолжал:
— Я дал обет… Хора не нужно. Пусть все будет наше, по-простому… Петь будут мои молодцы. — Ион кивнул в сторону тех двоих.
Войдя в ризницу, гость снял верхнюю одежду и велел подать облачение. И тут отец Геннадий совсем растерялся. «Кто сей? — вопрошал он себя. — Господи, кто сей?» Игумен с изумлением увидел, как высокому черноволосому человеку стали подавать богатые одежды архиепископа…
— Ваше высокопреосвященство… — начал было он, но гость не дал ему закончить фразу:
— Его отпевали здесь?
— В приделе, — ответил игумен.
— Вот там и служить будем, — добавил архиепископ, выходя из ризницы.
Священнослужители выстроились рядами, и все чинно направились в тот придел, где еще совсем недавно, в студеный февральский день, перепуганный строгими приказами из Петербурга и Пскова, он, игумен Геннадий, поторапливаемый жандармским офицером, наскоро отслужил заупокойную по убитому поэту и распорядился побыстрее опустить его в землю, чтобы немедля и куда следует донести, что все исполнено им в точности и со всею усердностию и что никаких особых церемоний в Святогорской обители в этот день не было…
Служба началась. Владыко гость служил истово. Подпевал хору. Отец Геннадий и его священнослужители старались делать все в такт архипастырю и тоже стали подпевать. За ними в хор включились остальные присутствующие. Звучала печальная заупокойная песнь. Ее подхватили соборные голосники. Казалось, что пели не только люди, но и камни стен и сводов древнего храма…
Служба закончилась. Гость попросил отца Геннадия провести его на кладбище, к могиле Пушкина.
«Господи, ну кто же он?» — вопрошал себя игумен, направляясь к кладбищу.
Подойдя к свежей могиле, прикрытой зеленым ельником, гость остановился около маленького деревянного креста, встал на колени, склонил голову до земли и долго стоял так. Поднявшись, он взглянул на небо и, помолчав, стал говорить стихами, но не по-русски, хотя в его речи было много русских слов:
«Над звезданим многостручним сводом,
Над домаком умнога погледа.
Под духовним небосклоном неба,
Гдје се млада непрестано сунца,
Искресана руком магическом
Општег творца сипљу ројевима:
Тамо се је твој гениј зачео
И пјевања миром помазао».
— Братья, — продолжал он по-русски, — здесь лежит сердце великого поэта Александра Пушкина. Он мой духовный брат. Нет сегодня живого Пушкина. Но он среди нас, и всегда будет его тень с нами. Поклонимся же его святому праху и воспоем ему вечную память, ибо, поя славу Пушкину, мы поем славу его матери — великой России. Аминь!
— Аминь, — подхватили сопровождавшие.
— Аминь, — тихо прошептал игумен и вновь про себя подумал: «Господи! Кто же сей?..»
Кто же был этот странный гость, откуда он прибыл и как эхо могло случиться, чтобы он — такое высокое сановное духовное лицо — вдруг отслужил панихиду по крамольному Пушкину, говорил о нем такие странные недозволенные речи?..
Это был Петр II Негош — светский и духовный правитель Черногории, ее виднейший государственный деятель.
В истории Черногории он был известен своей успешной политикой ликвидации племенной разобщенности, он создал новый, более прогрессивный государственный аппарат, искоренял междоусобные распри и кровную месть» от которых страдали народ и государство. Насаждая культуру и просвещение, он содействовал упрочению независимости Черногории, всячески укреплял связи с Россией. В 1833 году он приезжал в Россию, где был принят царем Николаем I. В Петербурге Негош был посвящен в архиепископы и возведен в сан владыки Черногорского.
