Аникуца сказала:

— Хорошая хозяйка здесь живет. Видите, как кругом подметено. Чистенько, красиво.

— А где хозяйка? — спросил Миликэ.

— Где ж ей быть? Охотится. На наше счастье.

— Почему? — поинтересовался Тинел.

— Иначе задала бы она нам перцу, что стоим возле ее норы.

— Нельзя стоять?

— В норе, должно быть, детеныши.

— А почему их не видно?

— Спрятались. Почуяли нас и сразу же попрятались.

— Ничего не слышно, — прислушался Миликэ.

— И не услышишь. Сидят в глубине и даже не дышат. Только глазки блестят в темноте.

— Чего б я не дал, чтоб увидеть их! — высказал свое желание Миликэ.

— Пошли скорее отсюда, пока она нас не застукала. Она где-то недалеко, — сказала Аникуца и поспешила отойти от норы.

— Нора маленькая, — сказала Лина, — и зверек, должно быть, не очень большой. Почему же ты боишься?

— Большой или маленький — не имеет значения. Когда защищают своих детенышей, то и воробей может выклевать глаза.

Миликэ старался не глядеть на Тинела…

— Расскажу вам еще один случай.

Шли, держась кучкой вместе, чтобы лучше слышать. Тихий ветерок чуть качал ветки, шелестела листва. Травы тихонько шуршали.

— Несколько лет назад отец принес из леса маленького олененка. Что случилось, почему он потерял свою мать, — никто не знал… Нашел его одного. Олененок дрожал от холода, был голодный. Отец принес его на руках. Я хотела с ним поиграть, но отец не разрешил.

— Это тебе не игрушка. Живая душа. Играй куклами.

Отец всегда так говорит: «Это живая душа».

Мама тут же бросила все дела и принялась кормить олененка. Хорошо, что в каком-то ящике шкафа нашлась соска Виорела, братишка уже ел с ложечки. Она дала олененку молоко. Ну и сосал же он! И тут же улегся на половичок спать.

Ходила я вокруг него, поглядывала, мама прогоняла меня. В конце концов одела меня тепло и выставила из дома, чтобы я не беспокоила Зелу. Так назвала его мама.

Зелу просыпался, сосал соску и снова ложился на половичок… Когда он подрос, мама выпустила его в загон. Олененок ходил важный среди кур и поросят и только нюхал лес. Чувствовал, где его дом.

— И не убежал? — спросил Тинел.

— Сначала нет. Приходили мамины друзья, пытались дать ему что-нибудь с руки: хлеб, сахар, пучок травы. Он ни от кого ничего не брал. Даже от отца. От меня. От Виорела. Только из маминых рук.

— А ты его гладила когда-нибудь? — спросила Лина.

— Только мама… Потом у него выросли рожки… Стал совсем большой. Один раз он перепрыгнул изгородь и ушел в лес. А вечером вернулся. Потом опять ушел и вечером вернулся. А однажды ушел и остался в лесу. Отец сказал, что в тот день мимо прошло стадо оленух…

— Родственники, — заметила Лина.

— Ну да… И не вернулся больше. Нашел себе семью… Мама скучала по нему, выходила на поляну и звала:

— Зелу! Зелу! Иди к маме!

Мы стояли чуть в сторонке и смотрели издали. Раздавался треск веток, бежал Зелу! Он появлялся, как из-под земли, возле мамы и разрешал ей ласкать его, гладить по рожкам и спине. Брал из маминых рук лакомство и снова убегал в чащобу.

— А теперь она зовет его?

— Нет. Зелу стал совсем большим, и мама отпустила его на волю. Говорит: «Не надо напоминать ему ни о нас, ни о нашем доме»…

— Вот мы и дошли, — сказала Аникуца неожиданно.

За стволами открылась большая солнечная поляна, вся засаженная молодыми деревцами, еле-еле поднимающимися над бурьяном. Многие деревца даже не видны были, до того были малы.

В другом конце поляны — это и была плантация — полол какой-то человек. Дети поняли, что это отец Аникуцы, лесник.

Спустя несколько минут они уже с усердием работали. Носили к краю плантации снопы бурьяна и там складывали его в кучу. Бурьян быстро увядал на солнце.

Тинел поинтересовался:

— А обязательно надо пропалывать? Деревья могут ведь расти и так.

— А пока вырастут? Бурьян все душит. Потом они будут расти и без прополки.

Тинел подумал: «Для маленького деревца и бурьян — смертельный враг. Как дракон. Вон сколько драконов».

И старательно рвал и нес бурьян в копну.

— А почему вы посадили столько деревьев? Мало леса кругом? — спросила Лина, когда, усталые и счастливые, они сели в тени пообедать.

— Лес большой. Но мы сажаем каждый год, чтобы и через двести лет здесь был лес, — ответил лесник, нарезая хлеб большими ломтями…

Над ними поднимались деревья, просеивая сквозь листву солнечный свет, и дети чувствовали силу леса в этих верхушках, устремленных к небу, в корнях, уходящих глубоко в землю, в могучих темных стволах, стоящих один возле другого, словно древнее войско.

В воздухе над посадкой проплыла синяя птица…

— Сизоворонка! — сказал лесник, проследив за ее полетом.

После обеда отдохнули немного в тени, попили родниковой воды. Первым поднялся лесник.

— Сидите еще, отдыхайте, — сказал он детям.

Но как сидеть и отдыхать, когда ряды молодых деревцев точно зовут их! Дети поднялись и вышли на битву с «драконами», как их мысленно окрестил Тинел. Даже устроили соревнование. Каждый складывал свою копну бурьяна.

— Знайте, — сказал им лесник, — я назову ее «Дубравой Детей».

— И здесь будут жить олени?

— Олени и дикие кабаны, зайцы и белочки, и разные-разные птицы. Как же иначе? На то он и лес.

— И сизоворонка? — спросил Тинел. Ему очень понравилась птица с сизыми перьями.

— И сизоворонка.

Спустя некоторое время лесник, приставив ладонь к глазам, посмотрел на солнце и сказал:

— Все. Теперь идите домой. Чтоб не застали вас сумерки в лесу. А я еще останусь.

Дети попрощались и пошли к кордону.

Миликэ шел по тропинке, хватал высокий бурьян за «чубы» и выдергивал с корнем.

— Что с тобой? — остановила его Аникуца.

— Он воюет с драконами, — объяснил Тинел.

— Где нужно было, мы повоевали. А здесь не надо.

Миликэ ничего не ответил, но тут же угомонился.

Аникуца объяснила:

— В лесу нет ничего лишнего…

Однажды Теофил Спиридонович дал Миликэ и Тинелу ответственное поручение: помыть черепки двух найденных в последние дни кувшинов. После того, как мальчики хорошо вымоют черепки и те высохнут, Лина должна была их паспортизировать, то есть написать на внутренней стороне каждого, где он был найден, когда и т. д., а Теофил Спиридонович — склеить их. Он торопился, хотел при первом удобном случае поехать в Кишинев, в Академию.

Мойка черепков имела свои правила: сперва следовало уложить черепки в таз с водой и оставить так на 2—3 часа, чтобы земля, прилипшая к ним, хорошенько размокла, а потом жесткой щеткой промыть каждый в отдельности с самой большой тщательностью, чтоб на них не осталось ни комочка земли, ни песчинки.

Теофил Спиридонович, Антон, Герасим и Дэнуц с лопатами и заступами на плече ушли по новому направлению в поисках мест, где можно было бы начать новые раскопки.

Мама принялась хозяйничать на кухне.

Лина взяла книгу и ушла на берег Днестра читать и загорать на солнце, пока мальчики будут мыть. Сначала она искупалась, потом легла на плоский гладкий камень с раскрытой книгой под носом…

Миликэ и Тинел положили черепки каждого кувшина отдельно в два таза, налили воды и пошли купаться. Полежали, позагорали, потом попускали «утят»…

Вскоре все это им надоело. Миликэ встал и пошел посмотреть, который час, заглянул и в тазы: земля еще не размокла. Предстояло ждать и ждать. Он вернулся, сел рядом с Тинелом на камне, погрузил ноги в воду и шепотом сказал:

— Мы оба — дураки.

— Чего вдруг? — нахмурился Тинел. — Мы самые умные в мире, — и весело подмигнул.

— Нет, самые большие дураки! — настоял Миликэ с деланной обидой. — Ну зачем мы сидим здесь и ждем?

— А что мы можем делать? Теофил Спиридонович велел…

— Да, велел, но это не значит, что мы должны сидеть, как привязанные, и ждать.

— Надо же…