Некоторое время мальчики даже играли «в папу»…

Так и Теофил Спиридонович: видно, когда занят своими находками, забывает все на свете…

— Значит, мы нашли кувшин, — сказал руководитель экспедиции, обращаясь к студентам. — По форме мы узнаем, к какой эпохе он принадлежит…

— Какая форма? У каждого черепка другая форма, — вмешался в разговор Миликэ.

— Мы склеим их и получим сосуд, — засмеялся Теофил Спиридонович и надвинул бумажный шлем Миликэ на нос. — Интересно, какую форму имел кувшин, — сказал он, обращаясь к студентам.

Студенты не успели сказать ни единого слова, Миликэ снова их опередил:

— А как этот кувшин оказался так глубоко, в яме? — не мог он успокоиться, видя, что Теофил Спиридонович снова весел и расположен разговаривать. А Миликэ жаждал слушать.

— Говоришь, яма? Это мы сделали яму. Но когда-то на этом месте было жилище, землянка.

— И в землянке кто-то разбил кувшин? — предположил Миликэ.

— Такой пострел, как ты, — пошутил Герасим и улыбнулся.

— Говоришь — пострел? — задумчиво произнес Теофил Спиридонович. — Когда что-то разбивает пострел, приходит мама, задает ему трепку и в самом худшем случае убирает сама.

— Кто же тогда разбил его? — спросил Миликэ.

Теофил Спиридонович оглядел всех по очереди — все хотели знать, кто разбил кувшин. Потом сказал:

— Вы видели, как лежали осколки?

— Разбросанные веером, — ответил Антон.

— Точно. Словно кто-то швырнул кувшин, а не просто уронил его на пол. Думаю, что бросила его женщина.

— Почему?

— Наверно, в доме было что-то дороже этого кувшина…

— Что?

— Скорее, «кто», а не «что»: ребенок. Женщина бросила кувшин, схватила ребенка и убежала из землянки, чтобы спрятаться в лесу.

— В каком лесу? В этом? — удивился Тинел.

— В таком же. В лесу было спасение.

— А почему она убежала? — спросил Миликэ. Ему хотелось знать все.

— Очевидно, поблизости случилось что-то ужасное: может быть, напали враги…

— Фашисты, — сунулся Миликэ.

— Фашисты! Уж ты брякнешь! — фыркнул Антон.

В его тоне было осуждение и в то же время что-то вроде жалости к несообразительному Миликэ.

— Фашисты, — продолжал Теофил Спиридонович, — были в этих местах лет тридцать назад. А кувшин древний.

— Насколько древний? — на этот раз спросила Лина.

— Дня через два будем знать точно. А сейчас могу только сказать, что возраст кувшина следует измерять тысячами лет.

— О-го! — воскликнула Лина.

— Что касается врагов, то я бы ответил так: фашисты были варварами, и тот, кто идет на мирных людей с огнем и мечом, — тоже варвар. Значит, у поработителей всех времен есть общее. Именно эта черта и ввела в заблуждение нашего Миликэ.

— Только эта? — не сдавался Антон.

— Во-первых, эта. Но вернемся к нашему разговору. Возможно, внезапно напали враги, женщина в страхе бросила кувшин, убежала в лес и больше не вернулась. Иначе не остались бы черепки до сегодняшнего дня разбросанными…

— Пока не попали в сумку, — вставил Тинел.

— Теперь они — Теофила Спиридоновича, — вздохнул Миликэ. — Он может делать с ними, что захочет.

— Нет, милый, — возразил Теофил Спиридонович, — они принадлежат музею, народу, истории, если хочешь знать. Эти черепки — словно страничка истории, и спустя несколько дней мы узнаем, какая именно страничка…

— А откуда вы знаете, что та женщина не вернулась домой? Может, вернулась? — спросил Миликэ.

— Дело в том, что с этой минуты дом перестал быть домом. Потолок обрушился, стены обвалились, земля со временем закрыла место, где некогда жили те люди. Место заровнялось, загладилось. Вы видите, даже незаметно, что здесь когда-то было человеческое жилье.

Миликэ и Тинел слушали его, опечаленные.

— Что поделаешь, ребята, такова жизнь. Все это случилось очень давно, — добавил Теофил Спиридонович и взъерошил им чубы.

Мальчики попытались улыбнуться.

И опять Миликэ не стерпел:

— Если это было жилище, почему в нем остались только эти осколки? А где все остальные вещи? Другая посуда?

— Ну, ты у меня прямо философ! Такие вопросы задаешь!.. Да, действительно. Но, во-первых, в те времена не было сервизов, как теперь; возможно, другая посуда сохла на солнышке, на кольях забора, по древнему обычаю; что же касается других вещей, то они сгнили… Дерево, ткани, кожа — гниют, как правило. Другое дело — жженая глина…

— Ну, что, Миликэ, вопросов больше нет? — спросил Антон.

— А теперь домой, есть вкусный борщ, приготовленный Валентиной Александровной, — закончил Теофил Спиридонович, взял свою тяжелую сумку и пошел вперед по тропинке.

— Одного я не могу понять, — сказал Миликэ, шагая следом за Теофилом Спиридоновичем. — Как вы нашли именно это место? Или, где ни копнешь, натыкаешься на кувшин?

Теофил Спиридонович от души рассмеялся.

— Надо искать. Есть приметы.

— Какие?

— Ну, много… И земля более темная, то есть более жирная, чем вокруг, и рельеф не такой. Вроде чуть-чуть бугорок угадывается…

— Может быть, и под этим бугорком есть что-то? — показал Миликэ на холмик невдалеке.

— Нет, здесь наверняка ничего нет.

— Почему?

— Многолетний опыт подсказывает мне, что здесь нет ничего. Мне трудно тебе объяснить. Подрасти маленько!

Но Миликэ не мог ждать.

— Теофил Спиридонович, а для чего Герасим рисовал эти черепки, а вы их фотографировали и так, и этак?

— Ну, это вопрос, на который мне хотелось бы ответить так громко, чтобы меня услышали пионеры всей республики!

У Миликэ вытянулось лицо от охватившей его серьезности. «Видали, какой вопрос я задал?» — подумал он с гордостью.

— Для науки имеет значение не только сам кувшин, который не сегодня-завтра будет восстановлен, но и вся картина, которую представляли его куски в тот момент, когда они были найдены; место, где они были найдены, потому что так они пролежали тысячи лет, а мы вынуждены забрать их и, взяв, уничтожаем все: картина перестает существовать. Сам видел, что осталось после нас…

— Яма…

— Да, яма. И представь себе, что мы копали бы по-иному…

— Как?

— Копали бы лопатой, наткнулись бы на черепок и вытащили бы его, потом другой, еще один, и так, пока не извлекли бы все до единого. Что бы мы сфотографировали в конце концов? А?

— Ничего.

— То-то. Кувшин у нас был бы, а картина была бы загублена навеки. И история нам не простила бы этого: истории нужна и картина. Поэтому я сфотографировал ее, чтобы и другие изучали, чтоб увидели, как пролежали в земле черепки и как были найдены…

Все, что говорил Теофил Спиридонович, слышал и Тинел. Он подумал, что теперь самое подходящее время догнать Лину и узнать у нее кое о чем: его интересовала трубочка, что торчала из кармашка ее блузки. Может быть, она даст ему подержать и разглядеть ее, и не худо было бы опередить в этом деле Миликэ.

На его вопрос Лина ответила:

— Кремневый ножик.

— Кремневый?! — ахнул Тинел. Первый раз в жизни он слышал о таком ножике. — Откуда он у тебя?

— Он не мой. Он — Теофила Спиридоновича.

— Где он его купил?

Лина расхохоталась:

— Такие ножики не продаются и не покупаются. Он сам его сделал. Как люди каменного века.

— Ох ты! — удивился Тинел. — И как он его сделал?

— Шлифовал-шлифовал кусок камня, пока не получился ножик…

…Спустя два дня возраст кувшина был уточнен: десять тысяч лет.

Теофил Спиридонович сам помыл черепки, сам их склеил. И на дощатом столе однажды после обеда появился кувшин.

Все собрались вокруг стола. Любовались и разглядывали его. Только разглядывали. Никому нельзя было брать его в руки, даже дотронуться. Чтобы ненароком не разбить. Только Герасим сидел потом целый день в палатке и рисовал его на большом белом листе бумаги, держа кувшин в левой руке и внимательно прослеживая все извилины на его боках…

Несколько дней подряд Тинел и Миликэ тоже десятки раз рисовали кувшин — палкой на песчаном берегу Днестра, потом углем на скалах, омываемых потоком, что ниспадал с вершины холма.