Президент вышел из лимузина, его встретил начальник милиции. Жеримского позабавило, что он наградил Большенкова орденом Ленина в тот самый день, когда подписал приказ об аресте его брата.

Большенков провел президента во двор, где должна была состояться казнь. Утро было морозное, и никто не предложил президенту снять меховую шубу или теплую шапку. Когда они шли по двору, небольшая толпа, сгрудившаяся у одной из стен, начала аплодировать. Начальник милиции увидел, что президент нахмурился. Жеримский ожидал, что посмотреть на казнь человека, посланного его убить, придет гораздо больше народу.

Большенков предвидел это, поэтому он наклонился и прошептал президенту:

— Мне приказали, чтобы сюда пропустили только старых членов партии.

Жеримский кивнул. Большенков не добавил, какого труда ему стоило собрать в «Крестах» даже такое небольшое число людей; многие из них слышали шутку о том, что войти в «Кресты» просто, а выйти — нет.

Начальник милиции остановился у плюшевого кресла восемнадцатого века, которое Екатерина Великая в 1779 году купила на распродаже поместья британского премьер-министра Роберта Уолпола. Это кресло было взято накануне из Эрмитажа. Президент расположился в кресле прямо напротив недавно сооруженного эшафота.

Через несколько секунд президент начал нетерпеливо поглядывать по сторонам, ожидая появления заключенного. Он посмотрел на толпу зрителей и увидел, что какой-то подросток плачет. Это ему не понравилось.

В этот момент из темного коридора на ясный утренний свет вывели осужденного. Обритая голова, покрытая струпьями запекшейся крови, и серая тюремная форма делали его каким-то странно безличным. Он казался необыкновенно спокойным для человека, которому оставалось жить всего несколько минут.

Осужденный посмотрел на солнце и вздрогнул, когда вперед выступил тюремщик, который схватил его за руку и проверил номер: 12995. Затем тюремщик обернулся к президенту и начал зачитывать приговор.

Пока он совершал все эти формальности, заключенный осмотрел двор. Он увидел толпу озябших зрителей; большинство из них боялись пошевелиться, чтобы им не приказали присоединиться к осужденному. Его взгляд остановился на парне, который все еще плакал. Если бы ему позволили составить завещание, он отдал бы этому мальчику все свое состояние. Он взглянул на виселицу, а затем — на президента. Их взгляды встретились. Хотя ему было страшно, он выдержал взгляд Жеримского. Он был твердо намерен не дать президенту понять, как ему страшно.

Тюремщик кончил читать приговор, свернул бумагу и отошел. Это был знак двум громилам подойти к заключенному, взять его за руки и подвести к эшафоту.

Он спокойно прошел мимо президента и поднялся на эшафот. Ступив на первую ступеньку, он оглянулся и посмотрел на башенные часы. Было без трех минут восемь. Он подумал: «Мало кому из людей точно известно, сколько времени им осталось жить». Он хотел, чтобы часы уже начали бить. Он ждал двадцать восемь лет, чтобы заплатить свой долг. Теперь, в его последние минуты, к нему вернулось воспоминание.

В лагере «Нан Динь» было жаркое, душное утро. Кого-то нужно было сделать примером, и выбрали его — как офицера, старшего по званию. Заместитель командира выступил вперед и вызвался его заменить. И он, как трус, не возразил. Вьетконговский офицер рассмеялся и принял это предложение, но потом решил, что оба они должны быть расстреляны на следующее утро.

Ночью этот лейтенант подобрался к его койке и прошептал, что они должны бежать: им уже никогда не представится такая возможность. Лагерь всегда охранялся плохо, потому что он был расположен в джунглях в глубине вьетконговской территории, и до Южного Вьетнама было двадцать пять миль непроходимых болот. Несколько человек уже попробовали попытать счастья, но оно им изменило.

Лейтенант сказал, что предпочитает риск гибели в болоте неизбежному расстрелу завтра утром. Он бежал в ночную темноту, и капитан неохотно последовал за ним. Когда через несколько часов взошло солнце, лагерь был все еще виден им. Через топкое болото, над которым тучами вились комары, они слышали, как смеялись охранники лагеря, стреляя по ним наугад. Они прятались под водой, но через несколько секунд приходилось выныривать наверх и пробираться дальше. Наконец самый длинный день их жизни кончился, и наступила ночь. Он просил лейтенанта оставить его и идти дальше в одиночку, но тот отказался.

К концу второго дня он жалел, что не дал себя расстрелять, вместо того, чтобы погибнуть в этом забытом Богом болоте в этой забытой Богом стране. Но его напарник все шел и шел вперед. Одиннадцать дней и двенадцать ночей они ничего не ели, только пили дождевую воду. На двенадцатое утро они достигли сухой земли, и, страдая от лихорадки и истощения, он упал без памяти. Позже он узнал, что еще четыре дня лейтенант тащил его через джунгли, пока не вышел к своим.

Он проснулся только в госпитале.

— Давно я здесь? — спросил он медсестру, которая за ним ухаживала.

— Шесть дней, — сказала она. — Вам повезло, что вы живы.

— А мой друг?

— О, он уже два дня как встал на ноги. Сегодня утром он вас навещал.

Он снова уснул, а когда проснулся, попросил у медсестры перо и бумагу. Целый день он сидел на кровати и писал, потом зачеркивал и снова переписывал заявление о награждении. Когда он составил подходящий текст, он попросил передать его командиру.

Полгода спустя он стоял на лужайке Белого дома между Мэгги и ее отцом и слушал, как зачитывалось объявление о награждении. Лейтенант Коннор Фицджералд выступил вперед, и президент наградил его орденом Почета.

Начав подниматься на эшафот, он подумал об одном-единственном человеке, который оплачет его, когда узнает правду. Он предупредил их, чтобы ему ничего не рассказывали, потому что боялся, что если тот узнает, то разорвет контракт, сдастся российским властям и вернется в «Кресты».

— Вы должны понять, — объяснял он им, — что вы имеете дело с человеком, честным до мозга костей. Так что будьте любезны, убедитесь в том, что часы пробили восемь, прежде чем он узнает, что его обманули.

При первом ударе часов он задрожал, и мысли его вернулись к настоящему.

При втором ударе парень, который плакал, подбежал к подножию эшафота и упал на колени.

При третьем ударе начальник милиции удержал молодого офицера, который сделал было шаг вперед, чтобы оттащить парня прочь.

При четвертом ударе осужденный улыбнулся Сергею, как если бы тот был его сыном.

При пятом ударе двое громил толкнули его вперед, так что он стал прямо под петлей.

При шестом ударе палач надел ему петлю на шею.

При седьмом ударе он скосил глаза и посмотрел прямо на президента России.

При восьмом ударе палач рванул рычаг, и отверстие в полу открылось.

И когда над ним повисло тело Кристофера Эндрю Джексона, Жеримский начал аплодировать. Несколько человек из толпы нерешительно присоединились к нему.

Через минуту двое громил сняли безжизненное тело с виселицы. Сергей ринулся вперед, чтобы помочь им опустить его друга в грубо сколоченный деревянный гроб, который стоял около эшафота.

Начальник милиции проводил Жеримского к его лимузину, и кортеж помчался прочь от «Крестов» еще до того, как гроб был заколочен. Четверо заключенных подняли гроб на плечи и понесли его к кладбищу. Сергей шел вместе с ними со двора, где состоялась казнь, на участок земли в задней части тюрьмы. Даже мертвецам не разрешалось покидать «Кресты».

Если бы Сергей оглянулся, он увидел бы, как остальная толпа зрителей хлынула в тюремные ворота — торопясь успеть, пока ворота не закрылись и не были заперты на тяжелые деревянные засовы.

Могильщики остановились у края непомеченной могилы, которую другие заключенные еще только закончили рыть. Они бесцеремонно опустили гроб в зияющую яму и не только без молитвы, но даже без минуты молчания стали забрасывать ее землей.

Парень не двинулся с места, пока они не закончили свою работу. Через несколько минут, когда охранники погнали заключенных обратно в их камеры, Сергей упал на колени, не зная, долго ли ему позволят оставаться около могилы.