Пару часов назад в очередном приступе меланхолии девушка уничтожила ещё один этюд. Треск сломанного мольберта, хруст разрываемого холста и боль, испытанная, когда она сломала себе ногти и разбила в кровь кулаки, пытаясь забыться, подарили ей мимолетное наслаждение, улетучившееся через пару секунд.

Серена поняла, что отдала всю себя этим картинам, обескровив плоть и подойдя к пределу ощущений, которые способен выдержать человеческий разум. Выхода не было, но тут, словно из ниоткуда, явилось решение.

Войдя в «Маленькую Венецию», художница прямиком направилась к барной стойке. Несмотря на позднее время по корабельным часам, там, как всегда, сидело несколько Летописцев, явно решивших досидеть до того момента, когда кто-нибудь сжалится над ними и разнесет по каютам. Кое-кто из них выглядел вполне симпатично, но Серена быстро прошла мимо, выбирая того, кто ни в коем случае, на взгляд окружающих, не мог бы ей понравиться.

Девушка нервно провела рукой по своим длинным волосам, утратившим обычный блеск и густоту. Впрочем, сегодня она хотя бы причесалась, так что смотреть на неё было почти приятно. Внимательно обведя глазами столики, Серена улыбнулась, заметив в дальнем углу Леопольда Кадмуса, уединившегося с бутылкой какого-то темного пойла.

Пробравшись между столиков, художница подсела к Леопольду. Тот сперва с подозрением взглянул на незваного гостя, но увидев, что это девушка, тут же расцвел. Это было неудивительно, учитывая тот «огромный» успех, которым Леопольд пользовался у противоположного пола, а также крайне открытое платье, выбранное Сереной, и висящий на шее огромный кулон, призывно покачивающийся в ложбинке между грудей. Кадмус немедленно клюнул и уставился красными глазками прямо в вырез.

— Привет, Леопольд, — прожурчала художница. — Меня зовут Серена д’Ангелус.

— Я знаю, вы подруга Делафура, — кивнул поэт.

— Точно, — весело подтвердила она, — но давай лучше поговорим не о нем, а о тебе.

— Обо мне? И насчет чего?

— Я недавно прочла несколько твоих стихотворений…

— О, нет, — упавшим голосом произнес Кадмус, а туповатое от выпитого лицо мгновенно приняло выражение покорности жестокой судьбе. — Только не это. Пожалуйста, если ты пришла сюда облить мои стихи помоями, то не беспокойся, это уже не раз делали. Я сейчас просто не выдержу очередного жестокого разноса.

— Но я вовсе не какой-нибудь желчный критик, — широко улыбнулась Серена, накрыв ладонью руку Леопольда. — Мне они понравились, поэтому я и решила поболтать с тобой.

— Правда?!

— Правда.

Глаза никчемного поэта тут же загорелись, а выражение лица вновь изменилось. Теперь оно выражало робкую и жалкую надежду на похвалу.

— Знаешь, я бы очень хотела, чтобы ты почитал их мне вслух, — предложила Серена.

Хлебнув прямо из бутылки, Кадмус промямлил:

— Э-э, у меня под рукой сейчас нет ни одной своей книги, но…

— Все в порядке, — решительно перебила Серена. — У меня есть одна, пойдем.

— Похоже, ты любишь работать в полном беспорядке, — заявил Леопольд, сморщив нос от вони, стоящей в студии художницы. — Как ты вообще что-то здесь находишь?

Он прошелся туда-сюда, аккуратно обходя разбитые баночки с краской и занозистые обломки мольбертов. Затем поэт с умным видом посмотрел на несколько уцелевших картин, висящих на стене, но Серена могла утверждать, что он ни капельки в них не понял.

— А я думала, все творческие натуры так живут. Неужели у тебя не так? — спросила она.

— У меня? Нет, конечно. Я живу в крохотной каюте, в которой есть кровать, стул и дата-планшет со стилусом, который включается через раз. Это всё-таки боевой корабль, только такие важные птицы, как ты, могут рассчитывать на огромную студию.

Серена услышала зависть в его голосе. Пустячок, а приятно.

Тут же в её висках вновь застучала кровь, дыхание сбилось и зачастило сердце. Пытаясь успокоиться, художница достала из серванта бутыль с темно-красной жидкостью, недавно купленную специально для такого случая у какого-то торговца на нижней палубе.

— Что ж, мне повезло, — Серена наполнила пару бокалов. Пробравшись сквозь груды хлама, она протянула один из них Кадмусу. — Но ты прав, если бы я знала, какой чудесный вечер мне предстоит, то обязательно устроила бы уборку. Жаль, но, когда я увидела тебя в «Ла Венице», то тут же решила, что просто обязана пригласить тебя, невзирая на весь этот мусор.

Улыбнувшись немудреной лести, Леопольд заинтересованно посмотрел на густую влагу в своем бокале.

— Я… я и не надеялся, что хоть кто-то захочет послушать мои стихи, — грустно признался он. — Знаешь, я ведь попал в 28-ую Экспедицию лишь потому, что разбился челнок, в котором летели поэты, отобранные из Мериканского Улья.

— Не притворяйся, — фыркнула Серена, — ты настоящий талант. А теперь — тост.

— И за что пьем?

— За счастливое крушение, без которого мы бы никогда не встретились!

Кадмус кивнул и пригубил бокал, улыбнувшись приятному и необычному вкусу.

— А что это за напиток?

— Ла Мама Хуана, — пояснила Серена. — Коктейль из рома, красного вина и меда, в который добавлен экстракт дерева эврикома, растущего на Терре, в землях Индонезика.

— Как экзотично.

— Не только, — промурлыкала художница. — Говорят, это ещё и сильнейший афродизиак…

Одним глотком осушив бокал, она с силой швырнула его через всю студию. Кадмус подпрыгнул, напуганный звоном стекла, а на стене остались кроваво-красные потеки.

Воодушевленный тем, как открыто Серена намекает ему на то, чем завершится вечер, Леопольд вслед за ней выхлебал свой бокал и бросил себе под ноги, издав при этом нервный смешок, типичный для человека, не верящего своему счастью.

Резко шагнув вперед, художница обхватила его за шею и впилась в губы долгим и страстным поцелуем. На секунду Кадмус напрягся, видимо, ещё не отойдя от её выходки с бокалом, но понемногу расслабился и ответил на поцелуй. Несколько секунд спустя Леопольд неуверенно положил ладони на бедра Серены, а та, словно обрадованная его смелостью, плотнее прижалась к нему, давая поэту ощутить жар своего тела.

Наконец художница поняла, что больше не может спокойно стоять, и толкнула Кадмуса на пол, рухнув сверху и разодрав на нем одежду в припадке страсти, успевая одновременно отбрасывать в сторону обломки мольбертов и палитр. Ощущения от липких рук Леопольда на собственной коже были просто омерзительны, но, как ни странно, наслаждение от этого только усилилось, и Серена не смогла удержаться от хриплого крика. В какой-то момент Кадмус оторвался от очередного поцелуя, из его губы текла струйка крови в том месте, где художница прокусила её. На глуповатом лице поэта сверкало безграничное удивление, но Серена не давала ему опомнится, то прижимая к себе, то отталкивая и с криками извиваясь на нем подобно дикому животному. Беспорядок в студии заметно усилился, хотя это ещё недавно казалось недостижимым. Наконец, глаза Леопольда расширились и бедра несколько раз спазматически дернулись.

Художница, вскрикнув в последний раз, вдруг резко выбросила правую руку в сторону и схватила свой любимый нож для чистки палитр, валявшийся на полу рядом с ними.

— Что ты?.. — только и успел выдохнуть Леопольд, прежде чем Серена широким взмахом руки рассекла ему горло. Яркая струя алой крови взлетела чуть ли не до потолка, и несчастный поэт забился в агонии.

Теплая животворная влага покрывала тело Серены, брызгая из шеи Кадмуса. Обманутый и погубленный Летописец конвульсивно дергался, из последних сил мертвой хваткой вцепившись в художницу, но та лишь безумно хохотала, чувствуя, как с каждой каплей крови, покидающей жилы поэта, её переполняет давным-давно не испытываемое наслаждение. На полу уже образовалась целая багрово-красная лужа, но Серена ещё и ещё раз била Леопольда ножом в шею, возбуждаясь его страданиями и отчаянием. Тот слабел все быстрее и быстрее, а блаженство, испытываемое художницей, становилось почти нестерпимым.

Наконец, руки поэта безвольно упали на пол, словно плети, и Серена ощутила внутри себя взрыв чувств, на миг превысивший пределы доступного человеческому существу. Она бессильно сползла с тела своей жертвы, ощущая, как дрожит её плоть и бешено стучит сердце, пытаясь вырваться из груди.