Ему все еще трудно было произносить эти слова вслух, и Гарро заметил, что Крузу так же трудно их слышать.

— Должны быть еще, — настаивал Лунный Волк. — Тарвиц, Локен, Варрен… Все это отличные люди, прекрасные воины, которые не будут равнодушно наблюдать за мятежом.

— В этом я не сомневаюсь, — ответил Гвардеец Смерти. — Но стоит мне подумать, что они остались там, пока мы прятались в варпе… — Горло сдавило, и он умолк. Воспоминания о вирусной бомбардировке все еще причиняли слишком сильную боль. — Знать бы, сколько их осталось после этой чумы и огненного шторма. Если бы нам удалось спасти побольше наших собратьев…

Гарро подумал о Сауле Тарвице и Уллисе Теметере и понадеялся, что смерть его друзей была быстрой.

— Этому кораблю отведена роль посланника, а не спасателя. Кто знает, может, еще какие-нибудь корабли ускользнули в космос или спустились на поверхность. Флотилия огромна, и Воитель не в состоянии иметь глаза повсюду.

— Возможно, — кивнул Гарро. — Но я не могу смотреть на своих людей и не видеть перед собой лица тех, кто остался противостоять Хорусу. — Капитан стоял, прижав к толстому стеклу изолятора латную перчатку и вглядываясь в бледное лицо Дециуса, лежавшего в окружении вспомогательных медицинских приборов и устройств. — Я чувствую, что за несколько дней постарел на сотни лет, — признался он.

Круз сухо рассмеялся:

— И это все? Поживи с мое, и ты поймешь, что считать надо не прожитые года, а пройденные расстояния.

Гарро отвернулся от раненого товарища.

— Если так, то я еще старше.

— При всем уважении к боевому капитану, ты еще подросток, Гарро.

— Ты так думаешь, Лунный Волк? — усмехнулся тот. — Ты забываешь о природе преодолеваемых нами пространств. Могу поспорить, что если сравнить наши даты рождения по Имперскому календарю, я окажусь таким же старым, как и ты, брат, а может, и еще старше.

— Это невозможно, — фыркнул Круз.

— Разве? Время на Терре и на Хтонии течет по-разному. В варпе оно становится растяжимым и непредсказуемым. Когда я думаю о годах, проведенных в странствиях через дьявольское пространство или в состоянии малой смерти во время путешествий с околосветовой скоростью… Я вряд ли могу поспорить с тобой в количестве прожитых дней, но в отношении хронологии — другое дело. — Он снова оглянулся на Деция. — Я смотрю на этого несчастного парня и думаю, сможет ли он прожить и увидеть столько, сколько и я. Сегодня я чувствую себя усталым, как никогда раньше. Прошедшие дни и недавние смерти давят на меня. Их тяжесть грозит меня раздавить.

Выражение беспредельного терпения, бывшее постоянной маской Круза, на мгновение покинуло его лицо, и старый солдат положил руку на плечо Гарро:

— Брат, эту тяжесть мы должны нести всю свою жизнь, эту ношу возложил на нас Император. Мы должны нести на своих плечах будущее человечества и Империума, хранить его и держать на высоте. Сегодня ноша стала тяжелее, чем прежде, и мы видим, что нашлись такие, кто не хочет ее больше терпеть. Они предпочли… — Он сделал глубокий вдох. — Хорус предпочел сбросить ее и стал клятвопреступником, а потому мы должны его заменить. Ты должен выдержать, Натаниэль. Тревожная весть, которую мы несем, не может затихнуть в этой темноте. Ты должен сделать все, что необходимо, чтобы предупредить Терру. Все остальное — наши жизни и жизни наших братьев — перед этой миссией отступает на второй план.

— Да, — через некоторое время согласился Гарро. — Ты сказал вслух те слова, которые я таил в своей душе, но то, что их произнес кто-то еще, придает мне сил.

— Вполуха был, наконец услышан, не так ли? Жаль, что для этого пришлось пережить так много печальных событий.

— Я принимаю стоящую передо мной задачу, — заметил Гарро, прикасаясь к свитку с особым обетом, приколотым на его энергетических доспехах. — Но не совсем понимаю ее суть.

— А понимания и не требуется, — процитировал Круз старую аксиому. — Только повиновение.

— Не совсем так, — возразил Гарро. — Повиновение, слепое послушание привело бы нас в ряды последователей Хоруса, под его знамена против Императора. Йактон, но я бы хотел понять, почему? Почему он сделал это, почему пошел против своего отца, против людей?

— Этот вопрос встает снова и снова. — По лицу Лунного Волка пробежала тень. — Будь я проклят, Натаниэль. Будь я проклят, если не видел, что надвигается беда. Но был слишком горд, чтобы это признать.

— Ложи.

— И не только, — сказал Круз. — В прошлом я стал свидетелем тривиальных событий, не имевших тогда никакого значения. Обороты речи, взгляды моих собратьев… Теперь, после всего, что произошло, они встают передо мной в совершенно другом свете. — Некоторое время он молчал, вспоминая прошлое. — Гибель Ксавье Джубала на Шестьдесят три — Девятнадцать, сожжение интерексов… Давин. Именно после Давина, когда трещина добежала до самого верха, все пришло в движение. Хорус пал, а потом восстал, исцеленный колдовством. Тогда я уже знал, хоть и не хотел признаваться даже самому себе. Они воспользовались добротой и открытостью нашего братства и стали медленно поворачивать его в своих целях. Сердца космодесантников, которых я знал, которые у меня на глазах вырастали из мальчиков в отличных воинов, преданных и верных, стала постепенно затягивать пелена тьмы. Когда я наконец заговорил об этом, они сочли меня старым глупцом, помешавшимся на рассказах о былых сражениях, и превратили в мишень для насмешек. — Лунный Волк отвел взгляд. — Это моя вина, брат. Я виноват, что отступился от них. Я выбрал легкий путь.

Гарро тряхнул головой:

— Если бы это было так, тебя бы здесь не было. События последних дней меня кое-чему научили. И я понял, что для каждого рано или поздно наступает день испытания. — Едва он произнес эти слова, как в памяти всплыл облик Эуфратии Киилер. — То, что происходит в этот момент, и определяет, чего мы стоим, Круз. Мы не можем сдаваться, старина. Если мы отступим — будем прокляты.

Круз сдержанно улыбнулся:

— Как странно, что ты выбрал именно это слово. Термин относится скорее к религии и святому учению, чем к земным истинам, которым мы поклялись служить.

— Вера не всегда связана с религией, — возразил Гарро. — Она может относиться к людям не меньше, чем к богам.

— Ты так думаешь? Тогда, может, тебе надо было бы спуститься на нижние уровни и посетить пустое водохранилище на сорок девятой палубе, чтобы поделиться своей точкой зрения с теми, кто там собирается?

Гарро нахмурил брови:

— Я тебя не совсем понимаю.

— Я узнал, что на борту твоего корабля есть церковь, капитан, — сказал Йактон. — И число ее прихожан с каждым днем увеличивается.

Мерсади коснулась его плеча, и Зиндерманн поднял голову. Отложив электроперо и блокнот, он увидел, что за ее спиной стоят двое мужчин — два молодых офицера в форме инженерного отделения.

Летописец нерешительно молчала, и тогда заговорил один из них:

— Мы пришли повидать святую.

Кирилл искоса бросил взгляд в дальний конец импровизированной часовни. Там он увидел Эуфратию, она разговаривала и улыбалась.

— Конечно, — ответил он. — Только вам придется немного подождать.

— Все в порядке, — кивнул второй. — Мы не на дежурстве. Не могли… раньше посетить проповедь.

Итератор слегка улыбнулся:

— Вряд ли это можно так назвать. Просто разговаривали несколько единомышленников. — Он кивнул темнокожей женщине. — Мерсади, почему бы тебе не усадить этих молодых джентльменов? — Он похлопал себя по карманам. — Думаю, я мог бы найти им трактаты…

— У нас уже есть один, — сказал мужчина, заговоривший первым.

Он показал Зиндерманну потрепанную брошюру с грубым шрифтом, явно отпечатанную на старом заржавленном станке. Буклет был не похож на те, что Зиндерманн видел раньше на «Духе мщения», значит, Божественное Откровение уже распространилось на «Эйзенштейне» задолго до его появления на борту.

Олитон увела мужчин к скамьям, и Зиндерманн проводил ее взглядом. Как и все они, Мерсади лишь недавно стала понимать, что за путь ей предназначен. Итератор понимал, что она хранит верность своему призванию документалиста, но в сведениях, хранящихся в ячейках памяти ее аугментированного черепа, не было больше легенд о Великом Крестовом Походе и подвигах Хоруса. Мерсади постепенно превращалась в летописца их зарождающегося учения. Теперь она писала преимущественно о новой вере, фиксировала все факты и сплетала их в единое целое. Кирилл опустил взгляд на блокнот, где он сам пытался привести в порядок собственные мысли и впечатления. Мог ли он ожидать, что когда-нибудь станет частью всего этого? Рядом с ним возникла новая церковь, она набирала мощь и привлекала все новых последователей — и все это на фоне восстания Хоруса. Как странно распорядилась судьба, что Кирилл Зиндерманн, главный итератор Имперских Истин, обрел совершенно новую роль. И, проповедуя слова Киилер, вливая их в уши людей, он нашел свое призвание. Рядом с ним всегда стояла Мерсади, движением глаз запечатлевая каждый шаг Эуфратии.