Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Как было условлено с Франсуа Тавернье, Леа ничего не сообщили об изменениях, происшедших в жизни семьи.

— Пусть это будет для нее сюрпризом, — сказал Тавернье.

Первые недели после переезда прошли под знаком всеобщего воодушевления и беспорядка. Домик в Лангоне был слишком мал для размещения всех приехавших. Поэтому устроились, как могли в Монтийяке. Погода стояла прекрасная; жизнь, словно в цыганском таборе забавляла и старых и малых, и работа у всех спорилась.

Франсуаза и Лаура были несказанно рады вновь повидаться со старой няней Руфью. Как же она изменилась! В их памяти она оставалась женщиной, полной сил, а приехав в Монтийяк, они увидели старуху с трясущимися от пережитых страданий руками. Ее присутствие всех согревало и свидетельствовало о том, что жизнь продолжается, что детство не ушло безвозвратно, поскольку рядом была та, которая знала замечательные сказки и нежные колыбельные песни… Теперь, как и прежде, она рассказывала о волках и феях, людоедах и спящих красавицах двум маленьким мальчикам, которые, не сговариваясь, называли ее «бабушка Рут».

4

Сару Мюльштейн после ее освобождения из лагеря и двух месяцев лечения в госпитале приютила семья полковника Джорджа Мак-Клинтока, жившая в обширном поместье на севере Шотландии. Окруженная заботой и всеобщей любовью, молодая женщина на удивление врачей поправлялась очень быстро. Один из них, видимо, самый дальновидный, опасался за ее психическое состояние. Она упрямо отказывалась говорить о пережитом в Германии, из чего окружающие заключали, что она хочет забыть прошлое. Была, однако, одна деталь, опровергавшая такой вывод: как только у нее начали отрастать волосы и появились силы, она тотчас же снова обрила себе голову. На расспросы окружающих она ответила с горькой иронией, что, по ее мнению, ей это идет. Леди Мэри, мать Джорджа Мак-Клинтока, выписала из Лондона великолепный парик. Сара сухо поблагодарила ее и заявила, что никогда не сможет его носить, поскольку он напоминал ей кипы волос заключенных, которые потом упаковывали в тюки и отправляли на переработку. Это был один из редких случаев за все время ее пребывания у Мак-Клинтоков, когда она заговорила о концлагере. Ее реакция неприятно поразила членов семьи Мак-Клинтока, но они отнеслись к этому с пониманием.

В начале осени она объявила им о намерении вернуться в Германию и попытаться разузнать о судьбе сестры отца, двоюродных сестер, семьи мужа, а также о своей собственности в этой стране.

Джордж попытался отговорить ее от поездки в Германию.

— Но у меня были родственники в Берлине и Мюнхене, — отвечала она, — и я хочу знать, остался ли кто-нибудь из них в живых. К тому же скоро должны начаться процессы над нацистскими преступниками. Я не хочу их пропустить. Я готова давать показания.

— От Берлина остались одни развалины. Думаю, что та же картина и в Мюнхене, и во всех других больших городах Германии.

— Знаю, но, тем не менее, хочу туда отправиться. Вы ведь, кажется, должны ехать в Нюрнберг? Не могли бы вы захватить меня с собой?

— Но вы еще не готовы к такой поездке.

— Ошибаетесь. Но если не хотите взять меня с собой, то я поеду одна.

Мак-Клинтоку пришлось уступить, и он занялся подготовкой необходимых документов.

Он проводил Сару до Мюнхена, а сам отправился дальше, в Нюрнберг. В бывшей столице Баварии Сара к своей великой радости отыскала двоюродного брата, Самюэля Зедермана. До войны он был адвокатом и чудом избежал рук полиции в тот день, когда арестовали всю его семью: родителей, деда с бабкой, брата и сестер. Все они были отправлены в Маутхаузен.

После этого Самюэль прожил безвылазно два года в подвале на попечении своей немецкой подруги. Она кормила его и прятала так, что об этом не узнал никто из соседей по дому. Когда бомбардировки участились, они стали проводить вместе все ночи напролет в подвале. Там у них родилась девочка, но вскоре умерла. В полном отчаянии они похоронили ее в дальнем углу подземелья.

Однажды вечером подруга Самюэля не вернулась. Он провел в напрасном ожидании несколько дней и наконец, обезумев от тревоги и голода, решился выйти наружу. Знакомые места были неузнаваемы. Вокруг лежали одни развалины, среди которых бродили какие-то серые тени, что-то искавшие под обломками. Ему пришлось долго идти, прежде чем он наткнулся на почти не тронутое бомбами здание, одиноко возвышавшееся посреди руин. На первом этаже находилось кафе, в окна которого вместо стекол были вставлены куски картона. Внутри единственная лампа, то ли масляная, то ли керосиновая, тускло освещала помещение, где те же серые тени, что и снаружи, сидели на скамьях, держа в руках разнокалиберные миски и плошки, от которых поднимался пар. Люди потеснились, чтобы он мог сесть, и какая-то худая и бледная девушка, не задавая никаких вопросов, поставила перед ним миску с выщербленными краями, наполненную дымящейся жидкостью. Он с благодарностью схватил ее обеими руками. Жидкость имела неопределенный вкус, но зато была горячей. У Самюэля вдруг закружилась голова, и он потерял сознание.

Когда он очнулся, в помещении никого не было, а с улицы доносился вой сирен. Почти сразу же послышались первые разрывы бомб. Пол заходил ходуном, в шкафу на полках звякали стаканы, но их звон перекрывался грохотом взрывов, на голову ему сыпалась с потолка штукатурка. Надо было бежать отсюда, но перед уходом он решил поискать что-нибудь съестное. Самюэль зашел за стойку и стал шарить в шкафах. В глубине одного из них ему посчастливилось обнаружить пачку печенья и три банки сгущенного молока. Перочинным ножом он открыл одну из них и с наслаждением стал пить сладкую жидкость. Но вскоре усилием воли он заставил себя остановиться и спрятал недопитую банку в вещевой мешок, в который еще в подвале предусмотрительно сложил кое-какое белье, серебряный кубок, жемчужное ожерелье матери и фотографию, на которой он был снят вместе с погибшей подругой.

Едва он переступил порог кафе, как в здание угодила бомба. Взрывной волной его отшвырнуло в сторону и слегка оглушило. Но он остался невредим и смог подняться на ноги. Вытянув вперед руки и натыкаясь на обломки, Самюэль побрел прочь от горящего дома. Облако пыли начало постепенно рассеиваться, и из него, словно призраки из тьмы, стали проступать силуэты, отдаленно напоминавшие людей. Ни крика, ни плача, ни стона… Медленно двигаясь, они сгрудились, наконец, в немногочисленную толпу, которая не спеша и бесшумно стала удаляться. Самюэль присоединился к ним. Это были в основном женщины, возраст которых невозможно было определить из-за покрывавшей их пыли, а также сгорбленные старики и дети. Они брели в полном молчании без всякой цели, куда глаза глядят.

Сколько длились его блуждания по разоренной Германии, сколько раз ему приходилось укрываться от бомбежек, спасаться от банд грабителей и дезертиров? Самюэль никогда бы не смог ответить на эти вопросы. Он помнил только, что однажды проснулся на обочине какого-то шоссе и увидел, как высокий чернокожий американский солдат, приподняв его голову, пытается влить ему в рот воды.

Когда Сара отыскала его, молодой и когда-то блестящий адвокат работал переводчиком у французских и американских военных и одновременно не переставал наводить справки о судьбе членов своей семьи. Он сумел убедить командование французских войск округа в необходимости обзавестись еще и женщиной-переводчиком, в частности для работы с детьми. Однажды они с Сарой сопровождали эшелон международного Красного Креста, перевозивший репатриируемых сирот под наблюдением немецких врача и медсестры. При выходе из поезда каждый ребенок получал стакан горячего молока и плитку шоколада. Несчастные изможденные дети с опаской смотрели на предлагаемую вкусную еду, но потом в мгновение ока проглатывали все до последней крошки, и взгляды их на короткое время теплели.

Самюэль обратился к одной женщине из медперсонала и спросил, кто начальник эшелона.

7
{"b":"220926","o":1}