— После моей поездки в Аргентину, которая состоится совсем скоро.

— Вы могли бы пожениться до этого и взять ее с собой.

— Это было бы невозможно. Выполняя миссию, доверенную мне правительством, я вынужден часто разъезжать по стране. Мне приходится бывать в местах, не отличающихся гостеприимством.

— Вряд ли это может испугать мою племянницу.

— Я в этом не сомневаюсь, но не хотел бы подвергать ее никакому риску. Аргентина — нестабильная страна. Демагогия правительства, которое опирается на профсоюзы, оставаясь при этом в высшей степени терпимым к бежавшим нацистам, создает крайне неприятную атмосферу подозрительности. Поверьте мне, лучше немного подождать.

— Да, но репутация моей племянницы!..

— Прошу вас, мадемуазель… Поверьте, я не меньше вас думаю об этом.

Это было сказано так убедительно, что Альбертина кивнула с одобрением. Тавернье продолжал:

— Я больше всего на свете желал бы сделать Леа счастливой, поверьте мне. Речь не идет о каких-то уловках с моей стороны, но я просто обязан быть свободным еще некоторое время.

— Я очень хочу вам верить, месье, но я не могу не беспокоиться за будущее девочки. Эти трудные годы оставили глубокий след в ее душе. Я опасаюсь, что она не найдет себе места в сегодняшней обстановке.

— Почему вы так думаете?

— Из-за меланхолии, которая внезапно отдаляет ее от других, из-за какой-то грусти, сопровождающейся подчас чрезмерной экспансивностью.

— Это характерно для многих девушек ее возраста.

— Конечно. Но я больше не нахожу в Леа только радостного восприятия жизни, которое делало ее такой привлекательной.

— Возможно, это из-за забот, связанных с управлением имением?

— Не только. Я чувствую в ней какое-то смятение, особенно после ее возвращения.

Франсуа, знавший причину этого смятения, упрекнул себя в том, что ничего не предпринял для того, чтобы как-то помочь Леа. День его отъезда приближался, и ему становилось все страшнее при мысли о том, что придется посвятить ее в безумный план женитьбы на Саре. Сможет ли она понять, что это необходимо? Он потребовал от Сары молчания и теперь раскаивался в этом.

Леа снова подружилась с Сарой. Они беседовали часами. Леа была уверена, что это она убедила Сару вновь отрастить волосы. На самом деле она была здесь ни при чем: молодая женщина вняла доводам своего кузена Самюэля, и теперь ее голова покрылась каштановым пушком. Леа, как бы играя, проводила по нему рукой и говорила, что никогда не прикасалась ни к чему более нежному. Ни разу в своих беседах они не упомянули о том, что мучило Сару, но идея мщения оставила в душе Леа глубокий след.

Накануне отъезда Лаура сообщила тетушкам, что возвращается в Париж. Видя ее решимость, Альбертина де Монплейне вынуждена была смириться. Лаура пообещала приехать три недели спустя на свадьбу сестры.

Интересно было наблюдать со стороны, когда они все вместе собрались за столом. Каждый, казалось, делал над собой усилие, чтобы казаться счастливым. Одна только Леа не старалась скрыть своей грусти и не замечала ни влюбленных взглядов Даниэля, ни ревнивых — Лауры; она совершенно не думала и о Жане, который был теперь уверен в том, что она не сможет забыть своего возлюбленного даже тогда, когда его не будет рядом. Между тем Жан заметил в своем сопернике неуверенность, какое-то тщательно скрываемое чувство неловкости. Он не поддавался смутной надежде, которую это вселяло в него. Если для счастья Леа было необходимо, чтобы он принес себя в жертву, он готов был уехать, оставить навсегда эти края, которые он обожал. Франсуа и Сара ничего не говорили о своих планах. В сердце Сары не было места ни для чего, кроме идеи мщения, и она сожалела о том, что так долго молчала: можно было бы выиграть время. Франсуа же упрекал себя в малодушии. Альбертина переживала, полагая, что это едва ли не последняя трапеза, которую ей довелось разделить со своими тремя племянницами. Госпожа Лефевр не могла не вспоминать, что именно здесь, в этом доме, ее сын Рауль провел свои последние часы. Отец Анри, подолгу беседовавший с каждым из присутствующих, молил Бога, чтобы тот дал им силы выдержать испытания, которые их ожидали. Священник чувствовал себя беспомощным: он не мог ободрить своих друзей и думал об этом с горечью.

Леа и Франсуа не сомкнули глаз этой ночью. Они занимались любовью, но наслаждению не дано было отогнать прочь их тоску. На рассвете Франсуа нашел в себе мужество сообщить ей о своей женитьбе на Саре. Леа выслушала его молча. Пораженный тем, что она никак не отреагировала, он спросил ее:

— Почему ты молчишь?.. Ты понимаешь, что это ничего не изменит в наших отношениях и потом все будет по-прежнему?.. Скажи что-нибудь.

Обнаженная Леа поднялась, взяла сигарету и направилась к окну. Солнце с трудом пробивалось сквозь туман. Было душно, все предвещало грозу. Франсуа тоже закурил и подошел к ней. Он прижался к Леа всем телом. Никогда еще Франсуа не чувствовал себя более растерянным, чем сейчас, перед этой женщиной, хранившей молчание. Ее напрягшееся тело было олицетворением печали.

— Родная моя, когда все закончится, я вернусь, и все будет, как прежде…

— Нет!

— Да, я обещаю тебе…

— Замолчи. Ни слова больше, ты лжешь самому себе… Ничего не будет, как прежде, но не из-за этой женитьбы, а из-за того, что вы совершите… Я могу понять Сару, но при чем здесь ты?..

— Я ей необходим.

— Ты мне это уже сказал. Но это не довод. Ты должен был сделать все возможное, чтобы она оставила этот замысел…

— Я пытался.

— Но зачем же ты собираешься участвовать в этой авантюре: ведь, насколько я поняла, ты считаешь это бессмысленным?

— Любовь моя! Как тебе это объяснить… Я чувствую себя обязанным помочь Саре. Ее муж был моим лучшим другом, отца ее я любил так, как никогда не любил своего. Я чувствую в этой миссии пусть безумную, но истину. Я не разделяю полностью взглядов мстителей, но, тем не менее, мне понятны их мотивы.

— Мне тоже они понятны. Но когда же все это кончится? Не стоит ли нам положиться на справедливость — и эти люди будут наказаны?

— Ты права по сути, но в действительности она применима к очень немногим. Сара и ее единомышленники не могут смириться с мыслью, что главным преступникам удастся избежать заслуженной кары.

— Разве это им решать?

— Они имеют на это право больше, чем кто-либо.

Леа обернулась и посмотрела ему в глаза. Она чувствовала, что стала сильнее от того, что высказала все это, и знала, что на его месте сделала бы то же самое. Невероятная нежность, родившаяся из грусти и душевной усталости, охватила ее. Как бы ей хотелось провести эти дни и ночи подле него, не сводя с него глаз. Сколько нежности было сейчас в ее улыбке, обращенной к нему!

О, эта улыбка!.. Он не ошибся — Леа была такой, какой он ее себе представлял: благородной и сильной. Потрясенный, он неотрывно смотрел на нее. Что бы ни случилось с ними в будущем, вера в их любовь никогда не будет разрушена. Им казалось, что их сплетенные тела парят над землей, как будто огромная волна уносила их в царство мира и спокойствия. Они очутились на полу, не отводя друг от друга глаз. Они слились в долгом объятии, и все в них, до кончиков волос, воплощало наслаждение. Наслаждение глубокое, нематериальное, абсолютное. Никаких иных движений — одно только содрогание плоти… Бесконечная волна наслаждения поглотила их… Они впали в блаженную дрему.

Ощущение блаженства не покидало их до самого прощания. Волнение, которое в этот момент испытала Сара, чуть было не заставило ее отступить, но тут Леа, обняв ее, вполголоса произнесла:

— Франсуа мне все сказал. Я постараюсь не ревновать. Я люблю тебя и я согласна.

В смятении, едва владея собой, Сара ухватилась за дверцу машины.

Дом казался опустевшим после отъезда гостей. Однако все были поглощены повседневной работой, а также приготовлениями к свадьбе. Между тем Леа и Франсуаза были озабочены состоянием здоровья Альбертины, особенно после визита врача, которого пригласили, когда с тетушкой случился длительный обморок. Получив от старой госпожи соответствующие наставления, доктор открыл родственникам лишь часть правды о состоянии ее здоровья. Этого оказалось достаточно для того, чтобы встревожить их, но всерьез они не обеспокоились. Что касается Лизы, она, казалось, не отдавала себе отчета в том, насколько тяжело больна ее сестра, и, смеясь, называла ее лентяйкой, когда та должна была оставаться в постели по предписанию врача.