С этого момента погода, казалась ей уже не такой приветливой, магазины — не столь привлекательными, улица — не такой веселой, скорее таящей опасности. Леа еле сдерживала себя, чтобы не побежать. Впервые со дня приезда в Буэнос-Айрес она не остановилась полюбоваться букетами великолепного магазина цветов, располагавшегося на первом этаже отеля «Плаза».

— Мне передали для вас записку, сеньорита, — сказал швейцар, протягивая ей ключ.

На такси Леа доехала до развилки улиц Суарес и Некочеа в предместье де ла Бока. Что за мысль назначить ей свидание в таком квартале! Она огляделась вокруг, пытаясь сориентироваться. Это было непросто в городе, где улицы обрывались под прямым углом. Она чувствовала себя вполне уверенно на извилистых улочках Парижа или Бордо, тогда как в Буэнос-Айресе ее не покидало ощущение, что она все время возвращалась в одно и то же место. Здесь все было по-другому: никаких магазинов, бедный квартал с низкими домиками и разбитыми тротуарами, заваленными строительным мусором или отбросами, несколько закрытых баров или кафе.

Квартал, казалось, разморило на жарком полуденном солнце. Тощая собака обнюхала ей ноги, убежав, когда Леа отогнала ее. Споткнувшись о корни большого дерева, пробившиеся сквозь мостовую, она выругалась сквозь зубы. Несмотря на то, что на ней была соломенная шляпа, солнце било ей в глаза; пот струился у нее по спине и по груди. Был ли хоть кто-нибудь живой в этом проклятом квартале?! Из зарешеченного окна, расположенного очень низко, почти на уровне земли, раздавалось пение Карлоса Гарделя. Леа наклонилась. Несмотря на полумрак, она разглядела столы и стулья. На столах — невымытые стаканы и тарелки, в глубине — стойка, на которой в ряд стояли бутылки. Около окна она увидела узкую крутую лестницу из пяти ступенек. Она спустилась по ней, держась за стены, черные от грязи. В течение нескольких мгновений она ничего не видела. После уличной жары воздух в помещении, приводимый в движение огромным вентилятором, показался ей чудесным. Кроме голоса Карлоса Гарделя и гудения вентилятора, в кафе не было слышно ни малейшего шума. Понемногу глаза ее привыкли к полумраку. Комната была пуста: ни хозяина, ни клиентов. Как спросить по-испански: «Есть здесь кто-нибудь?» Чтобы обнаружить свое присутствие, она кашлянула, подвинула стул… На грязно-белых стенах висели портреты кинозвезд в потускневших золоченых рамах. Один из них кого-то напомнил ей… Конечно же, это была Эва Перон. На фотографии она вышла смуглее и с более округлым лицом. Внизу Леа разглядела несколько слов, написанных размашистым почерком, и подпись: «Эва».

Леа поднялась по ступенькам: на улице было все так же пусто и жарко. Она снова спустилась и рухнула на стул. Если все взвесить, здесь все же лучше, чем на улице. В конце концов, кто-нибудь придет. Слабый свет проникал сквозь грязное подвальное окно. Было очень темно. Подавленная тишиной, Леа на цыпочках сделала несколько шагов вперед. Вдруг она почувствовала под своей ногой что-то мягкое. В ужасе она едва сдержала крик. Рукой она нащупала лежащее на полу тело, под ее пальцами билось чье-то сердце.

— Франсуа!

Его глаза были закрыты, волосы испачканы кровью. Она взяла со стойки кувшинчик с водой и осторожно полила ему на лоб. Застонав, он помотал головой и открыл глаза.

— Франсуа!

Он распрямился с заметным трудом.

— Дай мне попить.

Сколько здесь бутылок! Какую из них выбрать?.. Наугад она открыла одну бутылку. Он отхлебнул немного из горлышка, поперхнулся, закашлялся, затем сплюнул и чертыхнулся.

— Но это же не алкоголь, а сивуха какая-то! — возмутился он, прежде чем сделать еще один глоток.

Все еще держа в руках бутылку, он встал. Рубашка его была испачкана кровью.

— Ты давно пришла? — спросил он.

— Не знаю точно, может быть, минут двадцать назад. Что с тобой произошло?

— Я назначил тебе свидание здесь, решив, что это более укромное место, нежели «Плаза». Мне захотелось пить, и я зашел в это кафе. Здесь обедали моряки, портовые рабочие…

— Я никого не видела!

— Должно быть, они убежали. Я только вошел, как на меня набросились сзади. Вероятно, они решили, что я мертв, потому и скрылись. Нам нельзя здесь оставаться, они могут вернуться, если только уже не обратились в полицию, что ничем не лучше.

— Ты не можешь просто так уйти отсюда. Тебе нужен врач.

— Там будет видно. Пошли.

На проспекте автобус раскачивало из стороны в сторону. Водитель старался объезжать выбоины на мостовой. Тавернье сделал ему знак остановиться. Автобус со скрежетом замедлил ход.

— Садись, — сказал Франсуа, подталкивая Леа вперед.

Ветровое стекло было украшено всевозможными финтифлюшками: брелоки, репродукции с изображением святых, Пресвятой Девы, звезд футбола, фотографии детей, красоток — все это раскачивалось при каждом толчке.

— Эй, сеньор, это ваша жена вас так отделала?

— Она очень ревнива.

— Я вижу, — понимающе отозвался водитель.

Протиснувшись вглубь автобуса, они оказались зажаты между двумя матронами, нагруженными пакетами. В течение всего пути они не обмолвились ни словом. Прижавшись к нему, она чувствовала, как ее страх понемногу улетучивается.

Водитель остановил автобус перед высоким зданием и выкрикнул, обращаясь к ним и указывая на здание пальцем:

— Сеньор, вам следовало бы обратиться в больницу.

— Это неплохая идея, спасибо.

Франсуа и Леа вышли.

— Эй, такси!

— А как же больница? — спросила Леа.

— В другой раз, садись… В посольство Франции…

— Тавернье, вы уверены, что ничего от меня не скрываете?

— Господин посол!..

— Ладно, храните ваши тайны и дальше, но не рассчитывайте на мою помощь в случае, если вами займется перонистская полиция. Генерал Веласко шутить не любит. Если они схватят вас и ваших друзей, я ничего не смогу сделать. В министерстве иностранных дел меня однозначно проинструктировали: никаких стычек с аргентинцами.

— Не беспокойтесь, господин посол, мы ничего не имеем против аргентинского правительства…

— Не надо принимать меня за идиота, Тавернье, у меня тоже есть информаторы. А кто эта молодая особа, беседующая сейчас с моей женой?

— Мадемуазель Дельмас?.. Это подруга Сары, она принадлежит к чудесной бордоской семье.

— Бордоской?.. Ладно… Но что вы делали вместе с ней в этом сомнительном квартале?

— В этот час там довольно спокойно. Я хотел показать ей живописный район Буэнос-Айреса.

— Живописный, вы говорите? Этой молодой девушке больше пристало находиться в магазинах на улице Флорида, нежели в таком квартале, даже во второй половине дня… Что ей понадобилось здесь, в Аргентине? Почему она приехала одна, без кавалера?

— Ваши представления безнадежно устарели, Владимир, в наше время молодые девушки путешествуют без кавалеров, — сказал Тавернье, расхохотавшись.

— Что бы там ни было, посоветуйте ей быть осторожнее. Мне говорили, что она остановилась у мадам Окампо?

— Да, они познакомились в Нюрнберге.

— В Нюрнберге?.. Но какого черта такую молодую девушку, как мадемуазель Дельмас, занесло в Нюрнберг?

— Она присутствовала на процессе над нацистскими преступниками.

— Преступниками?!.. У меня просто руки опускаются. Не хотите ли вы сказать, что она была депортирована?.. Бедное дитя.

— Нет, она представляла Красный Крест. Если вас это интересует, вы можете прямо спросить ее об этом.

— Мне бы не хотелось пробуждать тяжелые воспоминания о чудовищных событиях.

— На мой взгляд, их невозможно забыть.

Франсуа Тавернье произнес эти слова таким сухим тоном, что Владимир д'Ормессон удивленно приподнял брови.

— Я не то хотел сказать. Вы, несомненно, в этот момент подумали о вашей жене… Я восхищаюсь мужеством мадам Тавернье и очень ценю доверие, которое вы оба мне оказали, поведав столь печальную историю. А мадемуазель Дельмас знает об этом?

— Да. Но она единственная из нашего окружения, кто знает.