Леа покраснела и не нашла ничего лучше жалкой реплики, за которую тут же себя упрекнула:

— Это не мое, я одолжила его у сестры.

Франсуа едва заметно улыбнулся:

— Что вы делаете в Париже?.. Почему вы плачете?

— Какое вам дело!

Он остановился, взял ее за руки и заставил посмотреть себе в глаза.

— Разве вы не знаете, маленькая глупышка, что для меня важно все, что вас касается?

Почему эти слова ее успокоили? Она осторожно высвободилась и вновь двинулась по улице. Они остановились перед решеткой Люксембургского сада.

— Зайдем, там мы сможем спокойно поговорить, — сказал Франсуа.

Визжа и пронзительно крича, вокруг бассейна бегали друг за другом мальчишки в шерстяных шапочках и шарфах. Матери следили за ними, притопывая ногами, чтобы согреться.

— А теперь скажите мне, почему вы в Париже?

— Из-за Франсуазы. Она чувствует себя не совсем хорошо…

— В ее состоянии это нормально.

— Конечно. Но тетушка так волновались, что я приехала первым же поездом. Впрочем, не думаю, что останусь здесь надолго. Как только я уезжаю из Монтийяка, меня сразу же охватывает тревога, как бы там что-нибудь не случилось.

— Лоран д’Аржила не давал о себе знать?

— Нет, я ничего не слышала о нем с тех пор, как 21 сентября казнили заложников в Суже.

— Я видел его спустя некоторое время после расправы. Он простить себе не может, что ему не удалось их спасти, — сказал Тавернье, вновь беря Леа под руку.

— Что он мог сделать?

— Он прекрасно знает лагерь Мериньяк, откуда немцы везли заложников.

— Откуда ему известно это место?

— После похорон вашего отца Лоран попал в облаву в Бордо, на улице Сен-Катрин. И хотя документы у него были в порядке, его забрали в Мериньяк. Спустя три дня он бежал оттуда, составив точный план лагеря и завязав несколько знакомств, которые могли бы оказаться полезными. Узнав, что взятые наугад семьдесят человек будут расстреляны в отместку за покушение в Париже, он вместе с аббатом Лассерром и несколькими товарищами спланировал операцию по их спасению. Они хотели перехватить грузовики с заложниками, перебить охрану и освободить узников. Но в последний момент поступил приказ ничего не предпринимать.

— Кто отдал этот приказ?

— Не знаю. Может быть, Лондон.

— Это абсурд.

— В политике часто сталкиваешься с вещами, на первый взгляд абсурдными, но они имеют силу закона.

Он посмотрел ей в глаза и вдруг добавил:

— Я хочу вас поцеловать.

— Не раньше, чем я узнаю правду о ваших отношениях с «друзьями» из отеля «Лютеция».

— Этого я рассказать не могу. Для вас и для всех нас будет лучше, если вы останетесь в неведении.

— Я была потрясена, когда увидела вас в их компании. Я как раз искала вас и шла по адресу, который вы мне дали.

— Авеню Клебер, 32?

— Да.

— Поблагодарите моих, как вы говорите, «немецких друзей»; если бы не эта встреча, вы бы попали прямо в волчье логово. И вряд ли я смог бы вас вытащить оттуда, несмотря на свои связи и дружбу с Отто Абетцем.

— Немецким послом?

— Да. Помните, мы у него встретились и там же танцевали? Вы забыли наш танец?

Повернувшись спиной к музыкальному киоску, они облокотились на балюстраду, возвышающуюся над лужайкой и бассейном. В зимнем свете Сенатский дворец, обложенный мешками с песком, был похож на спящий замок, охраняемый черными деревьями, чьи голые ветви тянулись к нему словно в порыве мольбы или угрозы. Позади Леа и Франсуа садовник толкал тележку с морковью, репой и луком. Они обернулись на скрип колес.

— Что он здесь делает с этими овощами? — удивленно спросила Леа.

— Разве вы не знаете, что Люксембургский сад превратился в огород?

— Неплохая идея, — ответила она так серьезно, что Франсуа рассмеялся.

— Да, идея хороша, хотя я и задаюсь вопросом, кто пользуется всеми этими плодами… Но вы до сих пор так и не сказали, почему искали меня.

— Я совсем запуталась. Кто вы? Сторонник немцев или французов? Друг Отто Абетца или Сары Мюльштейн?

— Пока еще не настало время для ответа. Знайте только одно: я никогда не причиню вам зла. Можете все мне сказать.

— У вас нет новостей от Сары?

— Если вы что-нибудь знаете, скажите мне. Каждую минуту она подвергается опасности, — ответил он, сжав ей руку.

Глядя в глаза Франсуа, Леа тщетно пыталась разгадать его тайну. Несмотря на теплое манто, она вся дрожала.

Он притянул ее к себе и усыпал поцелуями застывшее лицо. Леа казалось, будто она ждала этого мгновения с той самой минуты, как увидела его на лестнице отеля. Когда же их губы, наконец встретились, она почувствовала прилив счастья и прижалась к своему другу.

— Маленькое животное, ты не изменилась. Как мы могли так долго прожить друг без друга?

Рука, скользнувшая под ее свитер и завладевшая ее грудью… сдавливающая отвердевшие соски, была одновременно холодной и обжигающей.

— Филипп! Марианна! Не смотрите… Это отвратительно… На глазах у детей!.. Как вам не стыдно! — воскликнула пожилая няня, оттаскивая в сторону двух ребятишек четырех-пяти лет.

Когда же они, наконец, обратили внимание на ее присутствие, то их странные улыбки, невидящие, обращенные в самих себя взгляды заставили ту опустить голову и ускорить шаг.

— Эта дама права, мы выбрали неподходящее место. Поужинаем у моей подруги, Марты Андрие. Это совсем рядом.

— Марта Андрие?

— Это хозяйка частного ресторана на улице Сен-Жак.

У выхода из сада их остановили французские полицейские в штатском и попросили предъявить документы. Обычная проверка. Их пропустили, не задав ни одного вопроса.

— Кого они ищут? — спросила Леа, в то время как они пересекали бульвар Сен-Мишель.

— Террористов, евреев, коммунистов, сторонников де Голля…

— А что они с ними сделают, когда арестуют?

— Это зависит от полицейских, но, как правило, последние предпочитают от них избавиться. Передают в гестапо, где тех в зависимости от обстоятельств могут пытать, выслать или расстрелять.

— Если Сара арестована, то что они с ней сделали?

— Когда я видел ее в последний раз, она входила в состав группы Сопротивления, занимавшейся вывозом евреев в свободную зону.

— А сейчас?

— Сейчас я боюсь за нее больше, чем когда-либо. Если они узнают о ее участии в Сопротивлении, то будут пытать. Насколько я ее знаю, она не заговорит и предпочтет умереть.

Опустив голову, сжав кулаки, Франсуа Тавернье ускорил шаг. Вцепившейся в его руку Леа пришлось почти бежать, чтобы поспеть за ним… Она чувствовала напряжение своего спутника, и это ее беспокоило.

Величественный Пантеон возвышался перед ними, упираясь куполом в мрачное небо. Порывы холодного ветра, гнавшего маленькие смерчи пыли по улице Суффло, становились все сильнее.

Весело смеясь, неподалеку прошла группа студенток в плиссированных шотландских юбочках, канадках и плащах, с непокрытыми головами, в толстых гольфах и ярких носках из ангорской шерсти.

— Надо найти ее, — сказала Леа.

— Кого?

— Сару. Я тоже боюсь за нее. Вчера к нам приходил Рафаэль Маль. Он спрашивал меня о ней.

— Не вижу в этом ничего такого, что могло бы вызвать беспокойство. Они с Сарой давно знакомы, и вы знаете, с какой снисходительностью она к нему относится.

— Я тоже снисходительна к нему. Помимо воли он меня забавляет и веселит. Но вот… сейчас… я это чувствую… как бы вам сказать… как будто бесконтрольность. Да, он больше не контролирует то плохое, что в нем есть. Я чувствую это, понимаете, чувствую… Я не могу объяснить почему.

— Он больше не сказал ничего, что могло бы вас встревожить?

Леа опустила голову, чувствуя себя бессильной передать Франсуа свою тревогу. Она была уверена в том, что из-за Рафаэля Маля с Сарой могло случиться что-то ужасное…

— Он спросил меня, благословил ли дядя Адриан брак Франсуазы с… с…

Тавернье пришел ей на помощь.