— Франсуа дал мне капли. Спасибо тебе за все, что ты для меня сделала.

— Не за что. Тебе не стоит много разговаривать, нужно беречь силы.

— Да, нужно. Франсуа сделает так, что гестапо здесь не появится.

— Но как?

— Неважно. Делай все, что он скажет.

— Но…

— Обещай мне это.

Леа нехотя согласилась.

— Когда же вы, наконец, будете мне доверять? — спросил он Леа.

— Тогда, когда вы будете считать меня взрослой.

— Перестаньте спорить. Если кто здесь и опасен, так это Рафаэль, — сказала Сара.

— Но это же он тебя спас!

Сара не смогла ответить Леа. Она слишком переоценила свои силы и потеряла сознание.

Франсуа поспешил в ванную и вернулся с влажным полотенцем, которое положил ей на лоб. Прохладная свежесть вернула молодую женщину к жизни. Она поблагодарила его слабой улыбкой, прошептав: «Я умолкаю, чтобы сберечь силы». И почти сразу же уснула.

— Надо обезвредить Рафаэля, — произнес Франсуа.

— Вы хотите сказать, что его нужно убить? — вытаращив глаза, прошептала Леа.

— До этого вряд ли дойдет. Надо нейтрализовать его на несколько дней, пока Сара и вы не будете в надежном укрытии.

— Как вы собираетесь это сделать?

— У меня есть одна идея. Я предложу ему роскошно пожить несколько дней вместе с Фиалкой.

— Что это значит?

— Это значит, моя прекрасная невежда, что в течение нескольких дней он будет вести беззаботную сладострастную жизнь со своим красавчиком, не имея возможности играть в доносчиков, или стукачей, как вам больше нравится.

— А если он не согласится?

— У него не будет выбора. Мои люди ждут внизу, чтобы проводить Рафаэля вместе с его другом в сказочное место.

В дверь тихо постучали.

Покачиваясь на высоких каблуках, в комнату вошла чрезмерно накрашенная, высокая, довольно полная женщина, в умело свернутом тюрбане, сером костюме, розовой блузке, с довольно красивой лисой, наброшенной на плечи.

— Рафаэль!..

— Неплохо, не правда ли? Мне почти удалось вас обмануть. К сожалению, я немножко располнел: нужно будет заказать новый корсет. Как я вам нравлюсь?

Леа пожала плечами.

— Бедный мой Рафаэль, в этом наряде вы так смешны!

— Я не смог придумать ничего лучше, чтобы ускользнуть от этих господ.

Франсуа Тавернье направился к двери.

— Извините меня, я на минуту выйду. Вы прекрасно замаскировались, дорогой мой, просто прекрасно.

— Куда это он? — подозрительно спросил Рафаэль.

— Не знаю. Наверное, хочет увидеть тетю Альбертину. А где Фиалка?

— Он ждет меня в комнате вашей сестры. Завтра я свяжусь с вами, чтобы узнать о самочувствии Сара. Постараюсь придумать, как вывезти ее из Парижа. Буду держать вас в курсе…

Вошел Франсуа Тавернье.

— До свидания, Леа. Вы и Сара остаетесь в надежных руках, — сказал Рафаэль, указывая на Тавернье.

— При первой же возможности дайте о себе знать, — ответил тот.

— Положитесь на меня. Позаботьтесь о нашей подруге, когда она проснется, поцелуйте ее от меня…

Леа проводила его до двери, где с большим чемоданом в руке ждал Фиалка.

Рафаэль в последний раз обнял ее и сказал:

— Будьте осторожны и ни в коем случае не появляйтесь на авеню Анри-Мартен.

В холле дома ждали четыре человека. Увидев выходящую парочку, они схватили их, вытащили на улицу и втолкнули в грузовичок, припаркованный у подъезда.

Никто не произнес ни слова. Два друга не оказали никакого сопротивления.

Франсуа Тавернье тоже ушел, пообещав вернуться к трем часам, чтобы присутствовать во время визита майора Крамера. Уже выходя из квартиры, он вдруг обернулся с насмешливой улыбкой.

— Держите, — сказал он Леа, подавая ей конверт из коричневой бумаги. — В этой суматохе я совсем забыл, что должен сыграть еще и роль почтальона.

Потом, став внезапно серьезным, он добавил:

— Советую вам прочитать письмо и сразу сжечь. Оно прибыло надежным путем, но сейчас, когда вы держите его в руках, вы подвергаетесь опасности.

«Леа, будь осторожна. Я не хочу, чтобы из-за меня с тобой что-нибудь случилось. Мысли о страданиях Камиллы мне невыносимы, и меня успокаивает только то, что ты на свободе. Обдумывай каждое свое движение и не принимай никаких решений, не посоветовавшись с Ф. Т.

Мне страшно. Никогда в жизни я не испытывал такого страха, я уже давно забыл, что это такое и вот теперь я боюсь. Боюсь катастрофических последствий, которые может повлечь за собой каждое мое действие. Мысль о том, что в этот самый момент они пытают Камиллу, чтобы вырвать у нее сведения, которых она не знает, сводит меня с ума. Только уговоры товарищей удерживают меня от того, чтобы не броситься в ловушку, которая мне уготована. Я ничего не могу сделать для Камиллы: нужно было бы для этого организовать нападение на форт «А»!.. Любой ценой я стремлюсь к действию. Арест Камиллы поверг меня в невероятную тоску, и это превратило меня в грозного противника. Я научился убивать. Я умею нанести удар там, где нужно. До сих пор я убивал потому, что так было нужно. Теперь же… я не могу быть твердо уверен, что делаю это не для того, чтобы получать удовольствие…

С каждым днем нас становится все больше. К нам присоединяются многие из тех, кто скрывается от высылки на работы в Германию. Мы действуем сейчас гораздо эффективнее, мобильнее, но… с каждым вновь прибывшим повышается и риск предательства. Число наших операций постоянно растет. Мы уже так привыкли к борьбе, что часто задаемся вопросом, — а сможем ли мы вернуться к мирной жизни… Однако каждое наше действие направлено на то, чтобы возобновилась мирная и спокойная жизнь, еще более спокойная, чем раньше, если только это возможно…

…Камилла доказывает мне силу своей любви молчанием; докажи же мне свои чувства осторожностью. Целую тебя.

Лоран.

P.S. Я решил не присылать тебе с этим письмом свою газету. Не хочу, чтобы она сгорела. Ты должна уничтожать ВСЕ, что получаешь от меня».

Леа свернула письмо, словно фитиль, и подошла к камину. Она смотрела, как пламя пожирает бумагу, и не бросала ее до тех пор, пока огонь не подобрался к кончикам пальцев. Она была слишком встревожена, чтобы обдумать или хотя бы прочувствовать, что бы то ни было. Единственное, чего она сейчас хотела, так это спрятаться от всего в объятиях Франсуа.

Отто Крамер не заметил, что Леа и Альбертина ни разу не появились одновременно в маленькой гостиной, где мадемуазель де Монплейне со свойственным им гостеприимством принимали жениха своей внучатой племянницы. Франсуаза, счастливая от того, что вновь обрела своего возлюбленного, тоже ничего не заметила. Несомненно, это было возможным лишь благодаря присутствию и умению вести беседу Франсуа Тавернье, блиставшего своими светскими манерами. На чистом немецком он говорил о войне, которая никак не закончится, о лишениях, о черном рынке, позволяющем хоть как-то выжить, «Пассажирах империала» — последнем романе Арагона, о Леа, в которую он был влюблен (увы, безнадежно!), и особенно о маленьком Пьере, посапывавшем на руках своей матери, — «самом красивом ребенке на свете».

— Совершенно с вами согласен, — заявил его отец.

Франсуаза с энтузиазмом рассказывала о великолепной, роскошно меблированной квартире, которую они сняли возле Буа, о няне, о кухарке и лакее, которых они наняли.

Раздраженная этой болтовней, Леа с невинным видом задала коварный вопрос:

— А свадьба? Когда будет свадьба?

Прерванная на середине перечисления своих домашних благ, Франсуаза покраснела и резко ответила:

— Как только будет получино разрешение фюрера, ожидаемое со дня на день, поскольку отец Отто уже дал свое согласие на наш брак.

— Я так рада за тебя, моя дорогая, и за вас, Отто! Но я считала, что браки между немцами и француженками запрещены.