— Что-то с вашим сыном?..

Альбер отрицательно мотнул головой.

— Что тогда?.. Говорите же!

— Они арестовали святого отца Дельмаса.

— О, Боже! — выдохнула Камилла, опираясь рукой о книжный шкаф.

Леа всю пронзило холодом.

— Откуда вы это узнали?

— Сегодня ранним утром один мой приятель, учитель из Jla-Реоли, — он состоит в подпольной сети Букмастера, — заглянул ко мне в мясную лавку и попросил предупредить вас.

— А откуда об этом узнал он сам?

— От жандарма из Ла-Реоли, который видел вас со святым отцом Адрианом. По его словам, гестаповцы не знают, какую «важную птицу» они схватили. Ваш дядя был арестован в Бордо случайно — во время облавы. Его бы, несомненно, отпустили, не найди они при нем чистых бланков удостоверений личности. Рассказал это один из жандармов, которые его брали. Он предупредил своего коллегу из Ла-Реоли, они из одной подпольной сети.

— Если этот жандарм его узнал, то могут узнать и другие.

— Он внешне сильно изменился, но опасность, что его все же узнают, есть. Теперь надо молить Бога, чтобы он не проговорился. Сегодня вечером мы начнем перевозить оружие, спрятанное в сушильнях табака в Бари и Белль-Ассисе. Мне помогут братья Лафуркад.

— Можем ли мы быть вам чем-нибудь полезны?

— Да; есть два английских летчика, которые должны уехать через два дня. У Вью стало небезопасно. Не могли бы вы их укрыть на время?

— А будут ли они здесь в большей безопасности? — спросила Камилла. — У нас есть все основания не доверять Файяру.

— Мадам Камилла, придется рискнуть. Сегодня вечером их приведут к вам через Бельвю. Я же в это время приглашу выпить по стаканчику старину Файяра. Как, идет?

— Отлично, Альбер. Мы спрячем их в маленькой комнатушке около кабинета. Туда никто никогда не заходит, она служит нам кладовкой. К тому же это на первом этаже, что весьма удобно в случае, если нужно будет быстро покинуть дом, — сказала Леа.

— Спасибо. Если вы заметите что-то подозрительное, позвоните мне в Сен-Макер и скажите, что «ваше мясо сегодня жестковато». Я пойму, что англичан приводить опасно.

— Как бы разузнать подробней о дяде Адриане?

Мясник пожал плечами.

— После ареста в августе Большого Клемана, который был затем освобожден, взяли много наших. Мы тогда потеряли наших осведомителей в лагере Мериньяк и форте «А», а со вновь завербованными приходится соблюдать крайнюю осторожность. В настоящий момент у нас надежная связь только в одном месте — через жандарма из Бордо. Как только он узнает что-либо, то даст знать в Ла-Реоль.

— А если мне самой съездить в Бордо? — предложила Леа.

— Ни в коем случае! Не хватало, чтобы и тебя арестовали, — запротестовала Камилла и заметила: — Мэтр Дельмас, наверное, смог бы помочь.

— Это — коллаборационист, он ничего не сделает для своего брата. Вспомни-ка, что он сказал: «Адриан для меня мертв».

— Ну что, тут славные малые… Выбирай: к уголовникам или политическим… в смысле — коммунистам, диверсантам и прочим террористам.

— Я думал, что они содержатся все вместе, без разбора.

— Да, вначале так и было, но потом мы поняли, что портовые сутенеры и мелкие спекулянты с черного рынка могут нам пригодиться. Вот Пуансо и придумал, пока они не заразились от красных и голлистов их идеями, держать этих людишек отдельно и подбрасывать в камеры к политическим, когда надо что-либо выведать. Ты, поди, не представляешь себе, как это весело — провести ночь в камере, где заперты шесть-семь человек.

— Отлично представляю. Это не так уж безумно привлекательно. А нельзя ли предложить мне что-нибудь другое?

— Скоро у нас будет отправка заключенных-евреев в Германию. Может, хочешь вместе с ними? Там ты будешь среди своих жидов.

— Это меня тоже не вдохновляет… Путешествовать, не возвращаясь домой, — не для меня.

— Давай, решай.

— А нельзя ли мне выделить камеру на одного?

— Ха! Ну как же! С ковром, телефоном и ванной.

— О! То, что надо, меня это весьма устроит.

— Заткни свою поганую пасть! По-моему, тебе достаточно двух пуль в затылок, а лучше — в задницу, что тебе, педерасту, больше подойдет.

— Моя любовь к большим калибрам к этому не относится.

Тяжелый удар в челюсть заставил Рафаэля Маля пересчитать ящики металлической картотеки в кабинете, где бывшие приятели допрашивали его с утра, превратив рот несчастного в кровавое месиво. Наиболее остервенелым был Морис Фью, который бил так, будто сводил личные счеты. На удивление, Рафаэль, который считался трусом, переносил это избиение с иронией. Из всех, кто здесь был, только Матиас Файяр не принимал участия в этой «корриде». Это было странно… Смуглый и вспыльчивый красавчик Матиас вот уже несколько дней находил удобные предлоги, чтобы не принимать участия в арестах и тем более допросах. Рафаэль Маль тяжело поднялся. Сейчас был не тот момент, чтобы размышлять о душевном состоянии друга юности Леа. Леа… В том, что он сейчас здесь сполна хлебнул лиха, есть и ее заслуга.

— Думаю, что меня лучше отправить к уголовникам, — произнес он, прежде чем опять рухнуть без чувств.

Рафаэль Маль пришел в себя от тряски в машине. По обе стороны от него сидели немецкий офицер и солдат, сзади — еще один солдат и впереди — Морис Фьо. Прямо напротив впечатляющих ворот форта «А» букинист, у которого он еще недавно прятался, закрывал свою книжную лавку…

Маля передали немецким охранникам. Морис Фьо ушел, не обернувшись. Для завершения формальностей заключения под стражу Рафаэля провели на второй этаж. В комнате, где он оказался, прибывшие арестованные были отделены от регистрирующих их чиновников невысокой перегородкой. Таблички на французском, испанском и немецком языках, предупреждали вновь прибывших о том, что следует стоять лицом к стене и не разговаривать. За перегородкой стояли три широких стола и шкафы.

Из соседнего зала доносился треск пишущих машинок. Их монотонный стук привел Маля в состояние крайнего уныния. Он всегда презирал кабинетную обстановку. Еще у Галлимара он старался избегать заходить в секретариат. «Бюрократия меня преследует», — подумал он. За перегородкой вольнонаемные служащие старательно выводили готические буквы. Рафаэль, несмотря на требование таблички, повернул голову. Он даже содрогнулся, вспомнив занятия по письму в духовной школе и удары линейкой по пальцам. У него никак не получалось красивое рондо, которым преподаватели требовали писать свое имя или заголовок ежедневного задания…

Один из чиновников встал и с сонным видом потребовал его документы. Похоже, он даже не заметил, в каком состоянии был Маль.

— У вас есть деньги, месье?

Охранник, стоящий сзади, подтолкнул его к перегородке. Рафаэль утвердительно кивнул головой.

— Вы должны также сдать все украшения, часы и галстук. Все это, месье, вам будет возвращено при освобождении.

На бланке чиновник старательно записал данные нового арестанта, пересчитал деньги в его бумажнике и отметил в ведомости сумму.

— Золотые часы с золотым браслетом, золотой перстень с бриллиантом…

— Напишите — с большим бриллиантом.

— …с большим бриллиантом, золотая цепочка от часов, золотая цепь и золотой медальон.

У Рафаэля, когда он выкладывал медальон, кольнуло сердце. Он был у него с момента крещения, и, как ни странно, Маль очень им дорожил. При взгляде на эту безделушку ему вспоминались сцены из его детства, ласки несколько безрассудной, но обожавшей его матери и немного чокнутого, но полного обаяния дяди.

— Галстук…

Он с трудом развязал пропитанный кровью узел на галстуке.

Служащий сложил все в большой бумажный пакет и протянул Рафаэлю подписанный бланк.

Открылась дверь, и в комнату грубо втолкнули находившихся в еще более жалком, чем Рафаэль, состоянии трех человек. У одного из них были разбиты руки, глаз не видно из-за кровоподтеков; двигался он на ощупь.

— Мы привели вам террористов. Они взорвали автомобиль офицера. Один из них, видимо, англичанин. Он сказал на допросе одну фразу: «Вы меня достали, сволочи, да пошли вы…»