Подперев голову руками, Леа машинально следила за пловцом, Который нырнул в воду с берега Лангона. Он ловко и быстро плыл брассом. Наконец пловец достиг их берега и устало рухнул на прибрежную траву недалеко от них. Несколько минут он лежал неподвижно, потом, немного отдышавшись, повернулся к ним лицом.
Небо вмиг помрачнело, а Леа пронзило холодом.
— Добрый день! — сказал Морис Фьо.
Камилла вздрогнула и испуганно подняла голову.
— Здравствуйте, — процедили сквозь зубы женщины.
— Какое хорошее лето, не правда ли? Вы часто приезжаете сюда? Я вот впервые выбрался за весь год. У меня столько дел в Бордо, вы даже представить себе не можете… Когда вы вернулись?.. Я уже дважды заезжал в Монтийяк, но там — никого… Птицы и те улетели…
— Мы были в Париже у тетушек.
— Знаю, — сказал он сухо.
Камилла отвернулась.
— Лаура с вами не приехала? — добавил он несколько мягче.
— Она предпочла остаться в Париже. Ей там веселее. Лауре никогда не нравилось жить в провинции, она всегда скучала в Монтийяке, — сказала Леа.
— Я ее понимаю. А почему она не поехала в Бордо к своему дяде, мэтру Дельмасу? Он достаточно знатный человек, у него много друзей, связей…
— Но он весьма строг, и для него главное — соблюдение приличий. Разумеется, он не дал бы Лауре той свободы, какую она имеет в Париже.
— Знаете, Леа, нравы за последнее время сильно изменились, даже в Бордо. Теперь это город, куда едут развлекаться. Вам, кстати, нужно там показаться и повлиять на вашего друга Рафаэля Маля.
— Он все еще там? А почему я должна на него влиять?
— О! Вы все узнаете… Он связался с одним жуликом из Мериадока, который его обманывает, бьет и обдирает до нитки. Маль уже понаделал глупостей…
— Каких?
— Он каким-то образом оказался замешанным в деле об одной спекуляции. Полиция его арестовала. Благодаря имеющимся связям нам удалось вытащить его, но теперь шпики не спускают с него глаз. Все это будет не так уж страшно, если он не попытается нас надуть.
Леа не сдержала улыбки. Проклятый Рафаэль!
— Вам весело? На самом деле смеяться не над чем. Мне-то было на все это наплевать, но я, тем не менее, войдя в его положение и рискуя своей головой, для него немало сделал. Поверьте, это было не так-то легко, поскольку мои друзья имели иное мнение насчет его дальнейшей судьбы. Они хотели его укокошить… и стоило больших трудов убедить их в том, что он может оказать нам кое-какие услуги, чтобы спасти свою шкуру.
— Но это же гнусно! — воскликнула Камилла.
— Что поделаешь, мадам, на войне — как на войне. Малю известно, какую роль играют некоторые лица в Сопротивлении, а также о помощи, оказываемой ими террористам и евреям. В деле Террибля он оказался нам очень полезен.
— Деле Терриоля?..
— Вы о нем не слышали?.. В округе только об этом и говорят. Гестапо удачно провело облаву в Ла-Реоли. Сначала на вокзале арестовали капитана Гоше, с чемоданом, в котором находился радиопередатчик; затем, через пару дней, 19 августа, Адуа… Это имя вам ни о чем не говорит?
— Нет.
— Это подпольная кличка столяра из JIa-Реоли.
Леа вонзила ногти в землю, чтобы не вскрикнуть. У нее хватило сил спокойно спросить:
— Какая может быть связь между Рафаэлем Малем и каким-то столяром из Ла-Реоли? Нашего друга не интересуют ремесла.
— Да, но он интересуется франкмасонами.
— Я этого не знала.
— У Бекманна, помощника доктора Ганса Лютера, главы криминальной службы города Бордо, в обязанности которого входит наблюдение за священниками и франкмасонами, возникла идея использовать Маля, в прошлом члена парижской ложи. Его перед войной исключили оттуда за растрату, но связи с некоторыми людьми у него сохранились. От него нам стало известно о ложе Ла-Реоли, а это позволило выяснить деятельность столяра Жака Террибля.
— На него донес Рафаэль?
— Зачем? Это сделали за него другие.
— Кого-то еще арестовали?
— Да, но я не помню их имена. Если они вам интересны, я могу выяснить.
— Я спросила просто так.
— Их расстреляли? — спросила Камилла.
— Нет, из них еще можно выбить кучу информации о подпольной сети, которая занимается переправкой оружия на парашютах и его складированием, печатанием фальшивых документов, сбором разведсведений, организацией убежищ для евреев и уклоняющихся от отправки на работы в Германию.
— А куда их посадили?
— В тюрьму Сен-Мишель в Тулузе.
Со дня арестов прошло уже два дня, а они узнали об этом только сейчас — из уст этой мелкой сволочи! Чтобы скрыть свое отвращение к этому типу, обе женщины отвернулись.
Куранты в Лангоне пробили шесть часов.
— Боже! Да я опаздываю… Пока… Как-нибудь навещу вас.
Несколько капель воды от брызг, после того как Фьо нырнул в воду, попало на Леа и Камиллу, но они не шелохнулись.
— Мама, мама, я тоже хочу купаться, как месье.
Камилла взяла малыша и прижала к себе. Шарль вырывался.
— Ты делаешь мне больно…
Она расцеловала загорелые щеки мальчугана.
— Да, мой хороший, можешь идти купаться…
Не сговариваясь, на следующий день после встречи с Морисом Фьо и во все остальные дни они не покидали Монтийяк. Лето и купание в Гаронне для них закончились. Они ходили, как побитые; долгое время были не в состоянии говорить о том, что им стало известно. Потихоньку ковырялись в огороде: нужно было копать картошку, собирать фасоль, поливать, полоть…
Они возвращались вечером измученные, с мозолями на руках и довольные этой усталостью, которая немного умаляла их тревогу.
Вечерами после ужина, в час, когда солнце окрашивало в розовый и золотистый тона пригороды Бордо, Леа любила бродить среди виноградников. Она всем сердцем и всей душой любила эту благодатную землю, где повсюду чувствовалась рука человека; каждый раз Леа восхищалась, насколько осторожно и, к счастью, в полной гармонии с природой эта рука действовала. Но после злополучной встречи она молча ходила по тропинкам, пытаясь разыскать те уголки, где могла бы найти покой ее охваченная смутной тревогой истерзанная душа. Но все потеряло былую магическую притягательность. Ни на холме Верделе, ни в наполовину ушедшей в землю любимой стаоой лачуге «Жербетге», ни в Круа-де-Борд, откуда были видны все окрестности, ни в церкви Сен-Макер, ни в ее любимой церкви Вьерж-де-Марен ей не удавалось обрести душевный покой. Она изнуряла себя длительными велосипедными прогулками в те места, где ее никто не знал, — Лангуаран, Таргон или на другой берег — в Вилланро, База… Но и это не помогало. В ушах постоянно раздавался голос агента гестапо, лицо которого странным образом напоминало лицо Матиаса: «В деле Террибля он оказался нам очень полезен… Адуа… Это имя вам ни о чем не говорит?.. Так зовут столяра из Ла-Реоли…»
Хотя Морис Фьо дал понять, что Рафаэль не доносил на Жака Террибля, Леа не покидало сомнение относительно его непричастности к этому аресту: ведь в аресте Сары Мюльштейн он вроде бы тоже был «невиновен». Она никак не могла справиться с отвратительным чувством страха, которое охватывало ее, покрывая все тело липким потом, вызывая тошноту и парализуя ноги. В следующий раз Фьо сдаст в гестапо ее. Он многое знал или догадывался о таких вещах, и половины которых было бы достаточно для того, чтобы бросить ее в подвалы улицы Медок или в камеру Форта «А», а возможно, и расстрелять. Леа, словно наяву, видела направленные на нее стволы винтовок, слышала свой голос, умоляющий палачей о пощаде…
В таком вот состоянии и застал ее приехавший в Монтийяк Франсуа Тавернье. Даже страшная усталость во время сбора винограда не могла подавить поселившийся в ней страх.
Обнявшись, Леа и Франсуа наблюдали, как первые лучи восходящего солнца золотистыми мазками начинают окрашивать спящие окрестности поместья.
Вот уже пятый день они каждое утро вставали обессиленные и с неподдельным восхищением любовались этими рассветами, которые — они были убеждены в этом — должны принести им счастье и удачу. Со всеми ее постыдными страхами было покончено, ласки этого мужчины изгнали их прочь. В объятиях его крепких рук ей были смешны все эти рафаэли мали, морисы фьо и гестапо. В любовном наслаждении Леа обрела новую жизненную силу.
