Заведение было не лишено своеобразия. В четырехкомнатной квартире супруги Андрие устроили подпольный ресторан с узким кружком завсегдатаев, которые ревниво сохраняли в тайне его адрес. Естественно, ближайшие соседи всс знали, но их молчание вознаграждалось самым выгодным образом.

В семейной столовой вокруг стола рассаживались двенадцать сотрапезников. Ей придавали домашний, очень милый уют буфет в стиле Генриха II, сервировочный столик, скверные картины с изображениями сельских сцен на стенах, оклеенных поблекшими обоями в цветочек, люстра, дающая скудное освещение, скатерть в красную клетку, тяжелые тарелки из белого фаянса, большие стаканы, разрозненные ножи, вилки и ложки.

Этот добродушный провинциализм был свойствен мадам Андрие. И душевные, и кулинарные достоинства этой пышной жизнерадостной женщины раскрывались у плиты. Уроженка Сен-Сирк-Лапопи департамента Лот, она не утеряла бахвальства, свойственного жителям этого щедрого края, но главным образом сохранила отношения с многочисленными родственниками, доставлявшими ей трюфели, паштет из гусиной печенки, разную птицу, копчености в изобилии, чудесный кагор, ореховое масло, самые лучшие фрукты, самые свежие овощи и даже немного тайком выращенного табака.

Конечно, чтобы обеспечить регулярность поставок, приходилось кое-кого подмазывать. Когда месье Андрие спрашивали, каким чудом у него клубника появилась раньше, чем в "Максиме", "Ледуайене" или "Каррере", он с гордостью отвечал: "Все обеспечивают только французы". У супругов Андрие можно было не опасаться, что натолкнешься на немецкий мундир. Основную массу посетителей составляли зажиточные отставники, университетские деятели, писатели, богатые торговцы и несколько известных художников и актеров. Временами там можно было встретить более бойких мужчин и более легкомысленных женщин, но откровенность и прямота хозяйки их быстро отпугивали.

Перед войной чета содержала скромный ресторан с кухней округа Керси, где Франсуа Тавернье постоянно бывал. Очень скоро и муж и жена начали испытывать к этому некапризному и щедрому клиенту нечто большее, чем симпатию. В конце прошлого года бомба положила конец их процветанию. Они мгновенно утратили все.

И именно Тавернье нашел им квартиру на улице Сен-Жак. На Блошином рынке им удалось дешево купить мебель. При объявлении перемирия они, как большинство французов, испытали немалое облегчение. Вернулся их единственный сын. Марта Андрие быстро сообразила, какую выгоду сможет извлечь из множества оставшихся в деревне родственников. Как и перед войной, дядюшки и кузены стали ее поставщиками. Благодаря вмешательству в нужных местах Франсуа Тавернье подпольный ресторан вот уже год, как процветал.

Успех вынудил расставить столы повсюду: шесть – в гостиной, три – в прихожей, а один – даже в спальне самих супругов Андрие. Но тот столик держался только для друзей.

В супружеской спальне довольно красивый подсвечник освещал стол. Его двойник стоял на комоде, который служил сервировочным столиком. Наверняка из стыдливости постель была скрыта за китайской ширмой, которая резко контрастировала с окружающей обстановкой.

Прежде чем сесть за стол, Франсуа должен был пойти полюбоваться внуком хозяина, своим крестником. От совершения этого обряда ускользнуть он не мог, рискуя обидеть этих хороших людей. Увидев его с ребенком на руках, Леа громко расхохоталась.

– Вам это совсем не к лицу. Не знала, что вы любите детей.

Он улыбнулся ей. Малыш пускал слюни на его рубашку.

– Я их очень люблю. А вы?

– Совсем нет. Нахожу их надоедливыми и шумными.

– В один прекрасный день ваше мнение изменится.

– Не думаю, – сухо возразила Леа.

Он вернул ребенка матери.

– Поздравляю, Жанетта. Мой крестник хорошеет с каждым днем.

Женщина покраснела от удовольствия.

– Пришлю мужа принять ваш заказ.

Франсуа помог Леа усесться. В колеблющемся пламени свечей словно оживали драконы на ширме, а лицо девушки выглядело нежным, чему, впрочем, противоречил ее взгляд. Франсуа молча смотрел на нее.

– Перестаньте так на меня пялиться.

– За последние месяцы я часто пытался представить себе ваше лицо…

С бутылкой в руке вошел сын хозяина.

– Месье Франсуа, вот и я. Извините, заставил вас ждать. Но сегодня вечером много народа.

– Здравствуйте, Рене. Как дела?

– Ничего, месье Франсуа. Что вы скажете, если на закуску будет немного печеночного паштета, деревенской ветчины и фаршированные гусиные шейки?

– Очень хорошо.

– Затем мама вам приготовит курицу с лисичками и томленной в гусином жире картошкой, салат на ореховом масле. А на сладкое – шоколадный мусс.

– Да-да! – воскликнула Леа.

– Пусть будет шоколадный мусс. И дайте нам бутылку вашего кагора.

– Хорошо, месье Франсуа. Попробуйте-ка это шабли, – протягивая стакан, сказал он.

– М-м-да, неплохо.

– Не так ли?

Рене налил Леа, долил стакан Франсуа и вышел.

Какое-то время они пили молча.

– Расскажите, как складывается ваша жизнь. Но прежде – что нового у мадам д'Аржила?

– У нее все обстоит очень хорошо. Родила мальчика, которого назвала в честь де Голля Шарлем.

– Меня это не удивляет. А что – ее муж?

– Два раза бежал. Во второй раз успешно. Он присоединился к генералу де Голлю в Лондоне.

Леа сказала об этом с гордостью и вызовом и сразу же об этом пожалела. Франсуа Тавернье читал по ее лицу, как по открытой книге.

Один за другим выпил он два стакана вина. Ему следовало бы с ней поговорить. Но что мог бы он ей сказать? Ее испуг и недоверие были бы для него невыносимы. Как же дать ей понять?

– Леа…

Она медленно подняла на него глаза.

– Да?

– Лоран поступил прекрасно, примкнув к генералу де Голлю. Поступок мужественный, но вам лучше бы о нем не рассказывать никому, даже мне.

– Вы хотите сказать, вам, прежде всего?

Он устало улыбнулся.

– Нет, мне вы можете говорить все. Последствий это иметь не будет. Напротив, вчера меня очень обеспокоило ваше знакомство с тем подонком, Рафаэлем Малем.

– Он давний приятель. Почему вы называете его подонком? В конце концов, он бывает у тех же людей, что и вы.

– Попали! Тут вы правы. Но только в этом. Есть много оснований считать его мерзавцем. Одно из них – за деньги он без колебаний выдает своих друзей гестапо.

– Я вам не верю.

– Если снова увидитесь с ним, – а я вам решительно этого не советую делать, – спросите у него сами. При его мазохистской извращенности он вполне способен все вам рассказать, а поскольку любит точность, то и с подробностями.

– Невозможно! Это было бы слишком гнусно.

– С ним возможно все. Разве не взял он еврейского ребенка…

– Видите, он не так уж и плох.

– …которого через несколько месяцев вернул в сиротский приют, ибо счел его бесталанным? Он разорил многих знакомых, доверивших ему свои последние средства, чтобы переправиться в свободную зону; он спекулирует золотом, валютой, героином. Дважды его арестовывала французская полиция. И дважды оказывалась, вынуждена его отпустить.

– А как вы объясните, что его принимают в обществе, что его книги издают?

– Его нигде не принимают. Разве что у людей, которых вы видели вчера вечером, где им просто пользуются. Да еще у дельцов черного рынка. Что касается его книг, то они вышли перед войной. Поверьте мне, его лучше сторониться. Он марает каждого, кто к нему приближается.

– Но в Бордо он меня предупредил, что мой дядя в о…

Леа не окончила фразы и отпила вина, чтобы скрыть замешательство.

– Мне известно, чем занят отец Адриан, но вам бы этого знать не следовало.

– Кто говорил вам о моем дяде? Что вы о нем знаете?

– Ничего. И давайте об этом разговоре забудем. Продолжайте. Что еще замечательного сделал ваш друг Рафаэль?

– В Бордо он уступил свое место на борту "Массалии" отцу Сары Мюльштейн.

– Верно, она мне рассказывала. Признаюсь, был изумлен. Сара, как и вы, к нему снисходительна. Она утверждает, что в нем не все дурно.