– Мамочка… бедная моя мамочка…

Вошел отец и преклонил колени рядом с дочерью.

– Завтра утром мы вдвоем сходим на кладбище, – сказала она. – А теперь расскажи мне, как это произошло.

– Ты действительно хочешь знать?

– Да.

– Тогда пойдем в мой кабинет. Здесь у меня не хватит духа.

В кабинете Пьер Дельмас выпил один за другим два стакана портвейна. Усевшись на кожаном изрядно потертом диване, Леа ждала.

– Это случилось в ночь с 19 на 20 июня. Твоя мать отправилась в Бордо посетить Женскую католическую лигу действия, членом которой состояла, чтобы помочь в размещении и трудоустройстве беженцев. На ночь она должна была остановиться у твоего дяди Люка. Вскоре после полуночи началась воздушная тревога. Бомбы падали по всему городу, у доков, в районе Бастиды, в Люзском проезде, в квартале Сен-Серен, с десяток упал между улицами Давида Джонстона и Камиллы Годар, на улице Рампар, рядом с Южным вокзалом, на бульваре Эльзаса-Лотарингии, в убежище на Дамурских аллеях, где нашли свою смерть множество людей. Одна из бомб упала совсем рядом с особняком командующего округом, где находились рабочие кабинеты маршала Петена и генерала Вейгана.

Леа с трудом сдерживала нетерпение. Какое ей было дело до того, где падали бомбы? Единственное, что ей хотелось узнать, – как погибла мать.

Пьер Дельмас налил себе еще стакан.

– Вместе с другими дамами-патронессами твоя мать вышла из здания Женской католической лиги, чтобы пройти в ближайшее убежище. Конечно, она слишком долго медлила. Упавшая на улице Сегальс бомба ранила твою мать в голову и в ноги. Одним из первых там оказался парижский журналист, который доставил ее в госпиталь и известил меня. Когда я приехал, она находилась в бессознательном состоянии, из которого вышла лишь накануне кончины, 10 июля.

– Она что-нибудь сказала для меня?

Прежде чем ответить, Пьер Дельмас допил стакан. Чуть заплетающимся языком он произнес:

– Ее последним словом было твое имя.

Леа обожгло чувство полного счастья. Значит, мать думала о ней, умирая!

– Спасибо тебе, Господи, – прошептала она, бросаясь в объятия отца.

– Нам не следует плакать, моя драгоценная. По ночам она возвращается и разговаривает со мной.

Леа с удивлением взглянула на него.

– Да, папа, я верю, что она всегда рядом с нами.

Она вышла, не заметив на губах отца улыбки полной убежденности.

На следующий день Леа с отцом, вернувшись с кладбища, застали Фредерика Ханке в обществе еще одного офицера. Они спорили с Руфью. Судя по гневному выражению лица гувернантки, спор был горячим.

– Здравствуйте, господа, – сухо произнес Пьер Дельмас. – В чем дело, Руфь?

– Эти господа намерены здесь поселиться. Похоже, у них есть реквизиционное предписание.

– Это невозможно! – воскликнул он.

Увы, нет, казалось, говорил жест Фредерика Ханке, показавшего на бумагу, которую Руфь держала в руке.

– У нас нет места. Мы приютили родственников из Парижа и Бордо.

– Огорчен, месье, но приказы следует исполнять. Я лейтенант Отто Крамер. Мне нужны две удобные комнаты и помещение, где могли бы разместиться трое моих подчиненных. Мы постараемся не причинять вам больших неудобств, – на безупречном французском сказал офицер.

Лea буркнула:

– Это будет трудно.

– Вы не можете у нас оставаться, в доме траур, – с трудом сдерживая негодование, произнесла Руфь.

– Примите наше самое искреннее соболезнование. Не могли бы мы осмотреть дом?

Пьер Дельмас предоставил свою комнату лейтенанту, а сам перебрался в спальню жены.

– Занимайте мою комнату, вы с ней уже знакомы, – сказала Леа Фредерику Ханке.

– Не хочу вас прогонять, фрейлейн.

– Es ist schon gemacht [15] – возразила она, освобождая ящики своего комода.

– Клянусь вам, ничего нельзя было поделать. Приказ пришел из Бордо.

С той поры началось трудное сосуществование. Рано утром немцы спускались на кухню, где ординарец лейтенанта Крамера готовил им завтрак. Франсуаза, работавшая медицинской сестрой в госпитале Лангона, также была вынуждена вставать рано и часто встречала их у плиты, где кипятилась вода. Постепенно они стали обмениваться отдельными словами, а однажды она даже согласилась разделить с ними завтрак, честно говоря, более обильный, чем ее собственный. Остальное время дня их не видели: они находились либо в Лангоне, либо в Бордо. Вечерами возвращались поздно. Альбертина и Лиза де Монплейнс высоко ценили их ненавязчивость. Но Камилла, с трудом поправлявшаяся после родов, болезненнее других переносила их присутствие. Мысль, что под одной с ней крышей находятся немцы, вызывала у нее приступы бешенства, которые сильно ее изнуряли. Лечивший Камиллу доктор Бланшар решительно воспротивился ее переезду в Белые Скалы. По его словам, эта усадьба находилась слишком далеко, чтобы он смог туда приезжать ежедневно.

А очаровательный малыш, которого его мать назвала Шарлем, хотя и чувствовал себя хорошо и развивался нормально, нуждался, тем не менее, из-за недостаточного веса, в постоянном наблюдении. Камилле пришлось смириться. В конце недели ее свекр Раймон д'Аржила приезжал провести с ней и внуком два дня; общение с внуком помогало ему перенести отсутствие сына, от которого все еще не было известий.

Благодаря лейтенанту Крамеру вся семья легко получила пропуска, позволявшие посещать свободную зону. Смерть Изабеллы внесла беспорядок в жизнь дома. Вскоре Руфь обратила внимание на то, что в кладовой стремительно сокращаются запасы продовольствия: больше не осталось оливкового масла, мыла, шоколада, кофе, было лишь немного сахара и варенья, да несколько банок маринадов. Вместе с Леа и Франсуазой она отправилась в Лангон за покупками. В задыхавшемся от зноя Лангоне, улицы были безлюдны, а кафе или пусты, или заняты немецкими солдатами, пившими пиво с видом невыносимой скуки. Казалось, все лавки города подверглись разграблению: у бакалейщиков, торговцев обувью или одеждой товаров не осталось вообще. Пустовали витрины кондитеров, мясников. У виноторговца сохранилось несколько запыленных бутылок. Но немцы прошли и там, скупая вино для себя или для отправки семьям в Германию.

– Даже у торговца скобяными изделиями дела пошли прекрасно, – рассказывала бакалейщица мадам Воллар, вот уже много лет обслуживавшая семью Дельмасов. – У книготорговца, постоянно жаловавшегося, что в Лангоне ничего не читают, не осталось книг, не найти и карандаша. Да, в течение двух дней торговля шла замечательно. Теперь же для всех введены ограничения.

– Как же нам быть? У нас больше ничего нет, – воскликнула Леа.

– При вашей бедной маменьке до этого бы никогда не дошло. Послушайте, я видела ее накануне бомбардировки. Несмотря на карточки, мне удалось набить ей сумки. Но сегодня…

– Что вы могли бы продать?

– Ничего существенного. Что вам нужно?

– Кофе, мыло, оливковое масло, сахар…

– Кофе у меня больше не осталось. Есть цикорий. С молоком он очень хорош. Сегодня утром получила сливочное масло. Могу дать вам два литра оливкового и три килограмма сахара. Еще у меня есть немного какао, макаронных изделий и сардины.

– Несите все, что можете. И мыла…

– Хорошо. У вас есть карточки?

Вернувшись в Монтийяк, Леа и Франсуаза с общего согласия собрали в гостиной всю семью.

– Нам надлежит принять меры, если мы не хотим умереть с голода, – сказала Леа. – Придется вспахать лужайку рядом с прачечной и разбить там огород, купить цыплят, кроликов, поросят…

– Ох, нет! – остановила се Лаура. – Они скверно пахнут.

– Сама же будешь счастлива поесть ветчины и сала.

– И корову для молока, – добавила Лиза.

– Да, она составит компанию для Каубе и Лаубе, – закричала Лаура.

– Все это замечательно, – сказала Франсуаза. – А где мы будем пока что доставать мясо и бакалею?

– Договоримся с мясником в Сен-Макере: его сын – крестник вашей матушки. А Франсуаза во время поездок в Лангон сможет наведываться к мадам Воллар за бакалеей. И все же нам придется трудно, пока на огороде Леа не вырастут овощи.