– Он сделал правильный выбор. "Человеку вроде него подойдет только ряса". Когда-то и я хотел стать отшельником. Я, еврей, принял христианство. Мое желание поддерживали друзья, ревностные католики. Но накануне пострига я бежал из семинарии и провел три дня в юношеском борделе. Ах, как там было божественно! После кислой вони семинарских подмышек, после изъеденных прыщами щек моих товарищей по комнате, неотвязная похотливость которых портила простыни и кальсоны, после утренних пробуждений, омрачаемых отвердевшей плотью под сутаной, какое это было счастье – ласкать, целовать нежные надушенные тела мальчиков-шлюх. Что вы, наверняка еще девственница, не ведающая даже пресных лесбийских объятий, в состоянии понять?

– Действительно, я этого не понимаю. Вы мне противны.

– Верно, я и есть отвратительный срамник, – со смехом воскликнул он. – Эй, мадама, не хочешь ковра? Или мех? Для тебя дам лучше цену. Ты мне нравишься.

Он состроил столь лукавую и одновременно мерзкую рожу, что Леа рассмеялась.

– Вы сошли с ума, мой бедненький Рафаэль. Сама не знаю, почему еще вас терплю.

– Потому что я вас забавляю, дорогуша, и мои вольные речи выводят вас из первозданного оцепенения. Надо расти, милашка, мы живем в эпоху, которая принадлежит отнюдь не детям.

Какое-то время они шли молча. На углу улиц Гренель и Сен-Пер Маль остановился.

– Не хотите заглянуть ко мне на чашку чая? Друг оставил мне восхитительную квартиру на Риволи. Вид на Тюильри очарователен.

– Благодарю вас, но сейчас это невозможно. Приятельница, у которой я живу, больна. Вероятно, она волнуется. Вот уже три часа, как меня нет дома.

– Значит, завтра? Обещайте, что придете. Мне хотелось бы подарить вам несколько дорогих для меня книг. Если люди хотят стать друзьями, так важно любить одни и те же книги.

Леа взглянула на него с симпатией, ей самой непонятной, которую не могла подавить.

– Обещаю. Если смогу, приду.

На конверте с грифом издательства "Н.Р.Ф." он нацарапал адрес и номер телефона.

– Буду ждать вас после четырех. Позвоните, если не сможете зайти. Рассчитываю на вас, до завтра.

– До завтра, – ответила она, засовывая конверт в карман. И побежала по безлюдной улице Гренель к бульвару Распай.

Леа не успела даже вставить ключ в замочную скважину, как дверь торопливо открыла одетая в темно-синий костюм Камилла; костюм подчеркивал бледность ее исхудавшего лица и округлость живота.

– Наконец-то ты! – опираясь на стену, чтобы не упасть, сказала она.

– Ты совсем спятила? Почему ты встала?

– Шла искать тебя, – прошептала та, в обмороке соскальзывая по стене.

– Жозетта, Жозетта! Сюда! Скорее!

В дверном проеме своей комнаты появилась молоденькая горничная. Она вскрикнула, увидев лежавшую на полу без сознания Камиллу.

– Не стойте, как вкопанная. Лучше помогите мне.

Простоволосая, раскрасневшаяся Жозетта вместе с Леа, перенесла больную в ее комнату и уложила в постель.

– Разденьте ее, я сделаю укол.

Когда Леа вернулась со шприцем в руке, Жозетта укрывала Камиллу, на которой оставила лишь тончайшую комбинацию из розового шелка.

– Почему вы дали ей встать?

Стоявшая на коленях Жозетта рыдала у подножия кровати.

– Мадемуазель, я не виновата. Я готовила чай на кухне. Хозяйку оставила у радиоприемника, она была совершенно спокойна. И вдруг, – я чуть было чайник не уронила, – вижу ее у себя за спиной, босую, с обезумевшими глазами и без конца повторяющую; "Надо найти Леа, надо найти Леа…" Я попыталась отвести ее назад в постель, но она меня оттолкнула, сказав: "Укладывайтесь, идут немцы". Вот тогда-то я и перепугалась. Подумала, что она по радио слышала сообщение. Побежала собирать вещи, а хозяйка тем временем одевалась. Тут вы и появились… Скажите, мадемуазель, это правда, что идут боши?

– Ничего не знаю. Вызовите доктора Дюбуа. Пусть срочно приезжает.

– Хорошо, мадемуазель.

Нагнувшись над Камиллой, Леа попробовала дать той нюхательные соли. "А что если немцы действительно приближаются?" – подумала она, охваченная внезапным страхом.

– Мадемуазель, доктора нет, и никто не знает, когда он будет.

– Леа…

Камилла медленно приоткрыла глаза.

– Леа… ты здесь? я так испугалась, что ты уехала… По радио… говорят, что правительство скоро покинет Париж… – ухватившись за руку девушки, выговорила она.

– Ладно, успокойся. Я только что вернулась, на улицах немцев нет. Все спокойно, ты напрасно дергаешься. Лоран был бы недоволен, если бы знал, как глупо ты себя ведешь. Отдохни, постарайся заснуть. Скоро придет доктор Дюбуа, – солгала она.

– Прости меня. Без тебя мне становится так страшно!

Уже наступила ночь, когда Камилла заснула. А доктора все не было.

Леа проголодалась и отправилась на кухню в надежде перекусить. Пусто. За исключением нескольких окаменевших булочек ничего. В ярости начала она искать Жозетту, чтобы выругать за отсутствие еды. Она застала ее в темной комнате, совершенно одетую, готовую к отъезду, с чемоданом в руке.

– Чем вы заняты в этом мраке и почему в пальто и шляпке?

– Мадемуазель, я хочу уехать. Хочу вернуться в Нормандию к родителям.

Леа в ужасе на нее посмотрела.

– Вы хотите бросить меня одну с больной?

– Мне страшно, мадемуазель. Мне так страшно… я хочу домой.

– Прекратите хныкать. Немцы уже у вас. Если их нет сегодня, будут завтра. Вам лучше пойти и лечь.

– Ма…

– Замолчите. А завтра купите еды. Спокойной ночи.

Оставив несчастную девушку растерянной и плачущей, Леа вышла.

На следующий день, около шести утра, Леа разбудил звонок в дверь. Она подумала, что пришел доктор Дюбуа. Подобрав полы кимоно, она поднялась с дивана в комнате Камиллы, где провела ночь. Зевая, открыла дверь.

Перед ней стоял мужчина с грязным и заросшим многодневной щетиной лицом, в замызганном мундире.

– Лоран…

– Нет, это не Лоран, а всего лишь я. Похоже, моя дорогая, вы еще не совсем проснулись. Могу я войти?

Леа подвинулась, пропуская Франсуа Тавернье.

– Ну не пугайтесь. Уж не приняли ли вы меня за привидение?

– Почти что. Где вы пропадали все это время? Я звонила вам множество раз, но без толку.

– Вы можете судить по моей одежде, что я не из "Максима".

– Перестаньте шутить. Вы должны были мне позвонить, и я ждала.

– Как мило! Подойдите, дайте же мне вас обнять и вознаградить за такую верность!

– Отодвиньтесь, вы так грязны, что просто страшно.

– Что вы хотите, моя птичка! Война грязна. Но солдат никогда не теряет права на поцелуй красавицы.

Франсуа Тавернье привлек Леа к себе и расцеловал, несмотря на сопротивление. Почувствовав, однако, что ее упрямства не преодолеть, он отпустил се.

– Расскажите, как чувствует себя мадам д'Аржила. Как у нее дела?

– Плохо.

– А что говорит врач?

– Жду его со вчерашнего дня. Вы нашли подходящую машину?

– Да. Все эти дни я не только воевал. Мне удалось раскопать "вивастеллу". В превосходном состоянии. Вы сумеете ее вести?

– Придется.

– За машиной я послал доверенного человека. Он доставит ее через пару дней.

– Через пару дней!

– Машина в Марселе.

– Мне следовало бы послушаться папы, уехать поездом.

– Я подумывал об этом. Но было бы невозможно перевезти не встающую на ноги Камиллу.

Снова звякнул входной звонок.

– Ох, доктор! – открывая дверь, воскликнула Леа.

Доктор Дюбуа выглядел немногим лучше, чем Франсуа Тавернье. И потрепанный костюм, и скверно выбритый подбородок, и покрасневшие веки свидетельствовали о его усталости и недосыпании.

– Раньше прийти не мог. Будьте так любезны, сварите чашечку кофе.

– Я бы тоже охотно выпил, – сказал Франсуа Тавернье.

– Посмотрю, есть ли кофе. Жозетта так напугана, что не решается выходить за покупками.

И действительно, на кухне не оказалось ни кофе, ни молока, ни хлеба.