– Это было бы здорово, я так скучаю!

Признание было сделано таким жалобным тоном, да еще таким очаровательным ротиком, что благие намерения Тавернье едва не рухнули. Чтобы скрыть смятение, он захохотал.

"Истинный волк, – подумала Леа. – Он, как и все остальные. Буду из него веревки вить".

– Значит, договорились? К семи заеду за вами. Пока же созвонюсь с вашими тетушками, чтобы испросить их позволения.

– А если они откажут?

– Знайте, моя красавица, никогда еще женщина не отказывала мне в том, о чем я ее прошу, – произнес он с иронией, которую Леа приняла за самодовольство.

– Посмотрим, что скажут тетушки, когда я вернусь.

Перемена в ее настроении не ускользнула от Франсуа Тавернье, который, расставаясь, подумал: "А нет ли у нее чувства юмора?"

Когда Леа вошла в белую с бежевым комнату Камиллы, та стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. В своем домашнем платье из кремового сатина она как бы сливалась с окраской стен и ковра. Услышав хлопнувшую дверь, обернулась.

– Почему ты поднялась? – воскликнула Леа. – Думаю, ты обязана оставаться в постели.

– Не сердись на меня. Я себя чувствую намного лучше. Ко мне заходил месье Тавернье. Он очень меня поддержал.

– Встретила его у подъезда.

– Он тревожится о нас и считает, что нам следует уехать из Парижа. Я ему сказала, что беспокоится он напрасно: на фронте спокойно. Так спокойно, что генерал Энтзингер пригласил на театральный праздник в своей ставке все парижское общество.

– Откуда ты об этом знаешь?

– Лоран пишет об этом в своем письме. Я получила его сегодня.

– Как он поживает?

– Очень хорошо. Просит тебя обнять и сказать, что ему доставило удовольствие твое письмецо. А у тебя есть известия от родителей?

– Да, мама зовет меня домой.

– Ох! – простонала, опускаясь в кресло, Камилла.

– Не волнуйся. Я ответила, что не могу бросить тебя здесь одну. Ты же во мне нуждаешься!

– И это чистая правда! Я только что говорила месье Тавернье: присутствие Леа меня успокаивает, придает мне силы и мужество.

Не отвечая, Леа позвонила горничной.

– Помогите хозяйке лечь в постель. Теперь, Камилла, тебе надо лечь. Ах, забыла! Я же принесла тебе книгу.

– Спасибо, дорогая, что ты об этом подумала. Кто автор?

– Какой-то Селин. Мне сказали, что он великий писатель.

– Селин! Ты уже читала его произведения?

– Нет. А ты?

– Пробовала. Но он описывает такие жестокие, такие ужасные вещи…

– Наверное, ты его с кем-то путаешь. Некто Рафаэль Маль уверял меня, что это очень забавная книга.

– Как ты назвала его?

– Рафаэль Маль.

– Ясно, он просто посмеялся над тобой. Это грязный тип, который пачкает все, к чему прикасается, а самое большое для него удовольствие – делать гадости, и прежде всего своим друзьям.

Горячность Камиллы поразила Леа. Она никогда не слышала, чтобы та с такой жесткостью о ком-то говорила.

– Что же он сделал?

– Мне – ничего, но довел до отчаяния, ограбил особу, которую Лоран и я очень любим.

– Я ее знаю?

– Нет.

Леа вернулась на Университетскую как раз в тот момент, когда посыльный принес три огромных букета роз. Лиза и Альбертина восторгались ими:

– Какая прелесть!

– Этот Тавернье – настоящий светский человек. Таких больше не встретишь!

Леа находила очаровательными этих двух старых дев, которые не просто прожили вместе всю свою жизнь, но вообще ни разу даже на день не расставались. Альбертина, пятью годами старше сестры, естественно, возглавила семью, управляя оставленным родителями имуществом, держа прислугу в железных рукавицах, решая, какие поездки совершить и работы предпринять. Таких женщин зовут бой-бабами.

С начала войны Лиза жила в постоянном страхе и плохо спала, просыпаясь от малейшего шороха и держа свой противогаз всегда рядом. Даже отправляясь к подруге на другую сторону улицы или на воскресную обедню в церковь Святого Фомы Аквинского, она перебрасывала противогаз через плечо. Ею прочитывались все газеты, прослушивались все радиопередачи – от Радио-Париж до Радио-37, от парижской радиостанции до передатчика Иль-де-Франса. После захвата Польши она уложила свои вещи. Добилась от сестры, чтобы та продала их старый великолепный "рено" с кузовом работы Артюра Булоня и купила семейную модель "вивастеллы", потому что та быстрее и просторнее. После нескольких поездок по Парижу, чтобы дать возможность умевшей водить Альбертине, освоиться с новой машиной, автомобиль отправили в гараж в Сен-Жерменском предместье, поручив механику поддерживать его в состоянии полной готовности. Если бы вдруг тот позабыл об этом, появление Лизы с ее противогазом быстро бы призвало его к порядку.

– Леа, девочка. Этот любезный месье Тавернье вызвался пригласить тебя на концерт в пользу военных сирот.

– И вы дали согласие? – Леа почти не скрывала улыбки, вызванной уловкой Тавернье.

– Естественно. Несмотря на твой траур, ты можешь принять приглашение на благотворительный концерт, – заявила Альбертина.

– Будет ли это прилично? – ханжеским тоном переспросила Леа, все с большим трудом сдерживая взрыв бешеного смеха.

– Конечно, это весьма воспитанный человек, друг министров и самого президента.

– К тому же его принимает твоя подруга Камилла. Этим все сказано, – поддакнула Лиза.

– Значит, если Камилла его принимает, я могу без колебаний воспользоваться его приглашением?

– Полюбуйся, как нежны эти розы! – показывая Леа на букет, воскликнула Лиза.

Осторожно разворачивая бумагу, в которую были уложены темно-желтые розы, Альбертина спросила:

– А почему ты не посмотришь на свои?

Леа разорвала упаковочную бумагу, раскрыв великолепные белые с алой каймой по краю лепестков розы. Меж стеблей оказался просунут конверт. Леа торопливо спрятала его в карман костюма.

– Определенно, цветы для мадемуазель Леа – самые красивые, – заметила только что вошедшая в малую гостиную Эстелла. Она принесла хрустальную вазу с водой.

– Тетушка, вы не одолжите мне свою чернобурку?

– Конечно, дорогая моя. Эстелла принесет ее к тебе в комнату.

Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть, когда она уже заканчивала одеваться. "Приехал", – подумала она. В высоком зеркале перед ней предстало отражение, которому она с удовольствием улыбнулась. Тавернье оказался прав: платье ей шло, подчеркивая фигуру. Тем не менее, ее раздражало, что пришлось уступить высказанной в записке просьбе: "Наденьте прежнее платье, вы так в нем красивы!" В любом случае у нее не было выбора, это было ее единственное длинное платье.

Чтобы скрыть от теток голые плечи, она, прежде чем выйти из комнаты, накинула чернобурку. Сестры громко смеялись шуткам облокотившегося на камин Франсуа Тавернье, когда она присоединилась к ним в малой гостиной.

– Добрый вечер, Леа. Давайте поторопимся. Будет неудобно, если мы приедем позже президента.

– Действительно, поспешите, – сказала Альбертина, на которую упоминание о президенте произвело впечатление.

Франсуа Тавернье распахнул дверцу стоявшего у самого подъезда великолепного красно-черного "бугатти". Чертовски приятен был аромат кожи в роскошном автомобиле. Машина сорвалась с места с глухим ревом.

– Что за прекрасная машина!

– Был уверен, что она вам понравится. Таких чистокровных скакунов скоро перестанут изготовлять, так что пользуйтесь.

– И почему же? Ведь все больше людей будет ездить в автомобилях.

– Вы правы. Но в этих моделях выражен определенный стиль жизни, который исчезнет в этой войне…

– Только ни слова о войне. Иначе я сразу же выхожу.

– Извините меня, – он схватил ее руку и поднес к губам.

– Куда вы меня поведете?

– Не тревожьтесь. На благотворительный концерт, о котором я говорил вашим тетушкам, не поведу. Но будьте уверены, завтра вы сможете прочесть в "Тан" и "Фигаро", что "советник при министре внутренних дел месье Франсуа Тавернье присутствовал на благотворительном концерте в Опере в обществе восхитительной и элегантной мадемуазель Леа Дельмас".