Понимаете, Олежик, — когда Вера Павловна была недовольна зятем, Олежик превращался в Алика, — в среде некоторых преподавателей весьма распространена коррупция…

Далее она пересказала схему работы старшего преподавателя кафедры основ экономической теории технического университета господина Голубкова.

Но, видите ли, Олежик, тут есть такая тонкость, что моя дочь заведует этой кафедрой; поговорите с ней…

Олег поговорил с Фетяской, дал ей пару оперативников… через неделю, благо начиналась сессия, они уже знали имя посредника… А в конце следующей недели Голубков бежал с испачканными специальной трудносмываемой краской ладонями, в карманах его лежали деньги с невидимой невооруженным глазом надписью «взятка»… бежал, как обезумевший во время случки марал, длинными коридорами технического университета. Если бы не этот замечательный, в стиле американских боевиков, забег, история Голубкова вряд ли бы стала широко известна техническому университету… Позднее же она стала обрастать подробностями из жизни копытных животных: как Голубков, как раненая лань, лавировал между косяками студентов, как мчались за ним, как два лося, оперативники, расшвыривая всех на своём пути…

Голубкову дали три года. На R-ской зоне он увидел Залкинда, долго боялся к нему подходить, но желание поговорить пересилило, и он рассказал бывшему проректору свою историю. Залкинд внимательно выслушал его, вздохнул и сказал: «Если бы вы не уволились из технического университета, она всё равно бы вас за что-нибудь посадила…»

Сам Залкинд недавно вышел на свободу по амнистии. За полгода перед освобождением он прошёл несколько судов: его очень не хотели выпускать, для чего нашли запрещенный к хранению в тюрьме предмет: карманный калькулятор… Сейчас он готовит документы на выезд.

Учёный совет технического университета дважды проваливал Фетяску при избрании по конкурсу на должность заведующего кафедрой основ экономической теории. Ректор поменял половину членов Совета, хотя, по общему мнению, Фетяска здесь — вопрос последний. На третий раз её избрали при трёх голосах против и одном воздержавшемся…

Разоблачения коррупционеров в техническом университете продолжаются, после Голубкова посадили ещё двоих. Фетяска взяток не берёт принципиально, это про неё знают все… но на Учёный совет она обиделась и работает теперь по совместительству проректором Университета экономики и права. Недавно там была проверка контрольно-ревизионного управления, по городу N поползли слухи, что фонд оплаты десяти первых лиц в этом университете равен фонду оплаты труда всего остального профессорско-преподавательского состава. В техническом университете, говорят, для этого потребовалось бы просуммировать фонд оплаты пятидесяти первых лиц… Но ведь пятидесятый не может быть первым, правда? г. Обнинск

Иногда вдруг приходит к тебе из некоей тайной глубины бытия что-то удивительное и неоспоримо важное. Только что не было, и вот — соткалось, проявилось. И ты внемлешь и понимаешь, как это было необходимо твоей, и не только твоей, душе.

Так пришло ко мне неудержимо и властно мое Сиянье дня.

Неожиданно в душе прозвучали строки из пушкинского «Узника»:

— Сижу за решеткой в темнице сырой…

И представилось, что должен чувствовать молодой человек, пишущий такие строки. Какой темницей должна была в этот момент казаться ему жизнь. Да и мне разве не видится она порой именно так… «Давай улетим!» И не улетишь, не бросишь, не оставишь. Но желание вырваться, улететь «туда, где гуляют лишь ветер да я» есть. Но жизнь сковывает, и плоть держит.

И тут же во мне другие строки возникли вслед за первыми. Другого поэта, но о том же:

— Отворите мне темницу, дайте мне сиянье дня…

И встало передо мной это Сиянье, неудержимое как факт: Сиянье Дня, Сиянье Души, Сиянье Жизни. Как открытие: при всех узах земной жизни оно есть — это Сиянье.

И пошли перед глазами одна за другой картины, в которых в той или иной степени присутствовало это Сиянье.

Вот бегут мне навстречу дети. Это мои дочки, и внуки, и внучечка. Все еще маленькие, до четырех лет. Бегут так, как умеют это делать только дети — самозабвенно, распахнув руки. Потому что только так, распахнувшись, открывшись, можно принять, впустить в себя другого человека, соединиться с ним любовью.

И я, распахивая руки, бегу навстречу им, принимая одного за другим. Слепящий миг Сияющего дня, растянувшийся на всю жизнь, потому что в начале мой жизни вот так принимали и меня руки моих родителей и бабушек.

Сиянье видится мне чаще в женщине, не потому ли, что она носительница жизни? Каждый несет в себе частицу Сиянья, но чаще, да простят меня мужчины, я вижу Свет именно в женщинах.

Идет навстречу молодая, красивая, сияющая. Да, нарядно одетая, много их, нарядно одетых, но не в этом суть, дело в чем-то ином, во внутреннем. Один человек светится, а другой словно погас. И тот, который светится обязательно осияет и тебя. И оглянешься вслед, пытаясь разгадать загадку этого света, который он-она несут в себе, почему так щедро светят, что и у тебя в душе прояснило.

Была у меня старушка-подружка, баба Фрося, за девяносто лет. Всего навидалась, жизнь страны проехалась колесом и по ней, но света не погасила. И я бежала к этому свету. Остыну, затемнюсь, утону в суете, и понимаю, как я соскучилась по бабе Фросе, пора навестить, погреться возле нее. Так встречать людей умеет не каждый. Должно быть, так встречал Авраам редких путников, идущих издалека.

Приходишь и понимаешь, насколько ты тут желанен: руки распахнуты для объятья, душа открыта для беседы, глаза сияют так, что слепнешь, и слезы только увеличивают это Сиянье.

Говорит она, я слушаю. Она глуховата и говорит громко, но я люблю слушать ее украинский говорок, все о жизни, о своей собственной, той, что ушла, о жизни вообще. И всегда светло, вроде, о горе, а выискивая и в нем свет, о непутевой внучке, не осуждая, сочувствуя.

Она уже давно готова уйти из земной жизни, которую не разлюбила, просто созрела и понимает, что пора. Ей и весточки оттуда шлют, куда она уходить собирается.

— Знаешь, — говорит баба Фрося, — сегодня у меня Богородица в гостях побывала, и с ней ангелы, словно дети малые. Полная горница… Я прилегла днем, спина вынудила, но не сплю; сначала музыку услышала, такая красивая, нежная, вроде, людские голоса, а слов не понимаю. Потом гляжу, а тут вот, прямо посредине комнаты, Пресвятая Дева, как на Почаевской иконе, точно такая… А вокруг дети малые, ясные такие и с крылышками. Вроде, они и не поют, а голоса звучат. И так мне хорошо стало, только хотела что-то сказать, а они исчезли… Зовут уж видно меня к себе.

Говорит баба Фрося и так светло улыбается, что и моя тьма проясняется.

Мы с мужем были уже женаты, но жили какое-то время врозь: я в районе, он — в городе. Не было своего пристанища, встречались по чужим углам, пряча любовь от посторонних глаз.

И вот, наконец, ключи от квартиры в кармане, и я приезжаю на смотрины.

Декабрьский день — морозный и солнечный. У мужа обеденный перерыв, и мы спешим посмотреть наш дом. От его работы едем на трамвае, и у меня тревожно сжимается сердце. Какие странные совпадения готовит нам жизнь. Пять трудных лет я проездила сюда, сходя на этой вот самой остановке — второе ВСО. Здесь папа отсиживал несправедливый срок в областной больнице для зэков. Я выходила зимой в степь, лишь вдали сияли огни строящегося нефтезавода, метель гнала меня в спину до самой колючей проволоки, но все же я замечала, что здесь кругом стройка — дома, дома…

Но что я буду здесь жить первые годы своего счастливого супружества, разве могло мне такое придти в голову.

…И вот мы на пятом этаже, не взошли — взлетели. Поворот ключа и мы — дома! Комната, кухня, длинный коридор, совмещенный санузел. По нынешним меркам, все достаточно убого. Но для нас, тогдашних, это — дворец! Мы здесь будем жить, будем счастливы, это дом нашей любви.