Одна уезжает в Томск, другая в Сургут на год, Здесь ливни по крышам бьют, вода замерзает в лёд. Деревья исходят смолой, жужжит насекомых рой: Одна из Сургута на час, другая из Томска — домой. Смурнеет мучнистая высь и мерзко исходит дождём, Мы ждём из Сургута вестей. Из Томска уже не ждём. Они к нам придут, смеясь, и так же легко уйдут, Когда поезд объявят на Томск и самолёт на Сургут. Мария — юный возраст лежала под ольхой, В её худой ладошке светился золотой, А дома мама злая грозила кочергой, И старый отчим пьяный едва не пнул ногой. Мария — юный возраст мечтала и плыла По бурным водам Стикса под знаменем Орла… А дома подгорали на газплите блины И брат опять подрался и разорвал штаны. Мария — юный возраст зарылась в лопухи, Её друзья — подруги такие дураки, И дома всё не ладно, и дед вчера сказал: «Иди гуляй, шалава!» и серьги отобрал. Мария — юный возраст в коричневых туфлях, С красивой шевелюрой, с заколкой в волосах С огромными глазами заплакала навзрыд, И дома все сказали: «Ну что за мрачный вид?» И брат штаны заштопал, и дед ворчать не стал, И мама приласкала, и отчим не пристал, И в худенькой ладони согрелся золотой, Мария — юный возраст лежала под ольхой… Единственный больной, сидящий у стола. Мучительный массаж, а после — процедуры. Старушка Шнеерзон сегодня умерла; Не вынесла высот своей температуры. Веселый душ Шарко, резиновые шланги, Протянутые вдоль штативов с кислотой. И снова только сон мне прикрывает фланги, А голос главврача опять бросает в бой. Я плаваю во сне, а чаще в нем летаю, Мне женщины, смеясь, рассказывают сны… Но где-то через час я мрачно просыпаюсь И вижу лишь массив облупленной стены. Единственный больной без страха и упрека Прикованный к коляске — водитель-инвалид. Я выплыву однажды из сумрачного дока Без ног, идей, забот, претензий и обид. Судьбы колесо кручу неспешное, Переставляю по жизни ноги, Как серпантин в горах движение встречное Пороги, пороги, пороги. В рюкзаке только чай и порох, На мне отдыхают боги. Из за гула турбин не слышен шорох: «Пороги, пороги, пороги» Вдалеке закатное солнце высится, Грязь на изорванной тоге. Не к добру, когда соль из кармана сыплется. Пороги, пороги, пороги. Судьбы змеевик упруго скручен В венок кольцевой дороги, Трижды ответ на вопрос получен: «Пороги, пороги, пороги» Алексей Уморин
В час между кошкой и собакой, В шагах от золота — под дракой В крови меж русским и евреем мы одинаково стареем. И одинаково взлетают с деревьев голых птичьи стаи в пути меж голодом и веком над головою человеков. …И одинаковы пороги, И удивительны ответы И, стоя точно на пороге под сетования поэтов, высокий, тонкий месяц щелкой полуоткрытой дверцы в небо, пускает маленькое сердце туда, где не был. Тревожно спали у глухой воды орлы, собаки… И частицы хлеба Плоились сверху через сита неба, Изглаживая робкие следы. Тревожно спали в доме у воды, прижавшись тесно, дети вперемешку. И даже Змей таил свою усмешку, И воды сами в небеса текли. Тревожно спали кольца и желанья, Мечи и вазы, утра, расстоянья, Хлеб спал, трава, но рыбы шли: Ведь реки с ними к небесам текли. Тревожно спало… Лишь Звезда сияла! Как будто бы в последний раз играла, Как будто вновь за ней волхвы пошли. Быть секутором, жестким. Пересекать напрямик, вопреки теореме, синусам и задаче бесконечными пыльными — материк. Азию, — лентами неудачи рассекать зеркала себя — сухожилья, хрящи ломких воинов, скованных из железа, уходить под дожди, презирая плащи, Архимеду в песочницу «Бесполезно» бросить, шагая в последний бой, статер в поясе завещать гетере, чей подарок, увы, причиняет боль, но был искренним. В их манере… Что останется? Сын в метрополии. Снег не увиденный — варвары явно лгали. — Век тысячелетия, где прорех больше, чем мы их прорубали. Для того ты и есть — живой, в тонкой коже, чтобы видеть конвой туч зелёных без ножек. …Туч весёлых, витых, на закаты летящих. — Ты затем и в живых, чтобы видеть их чаще. …Трогать дёсны волны. Языки океана. Века тонкого сны. — Кораблей караваны в ванной из пузырей составлять. И куда-то плыть. Покуда теней Царство медлит. Разъято. |
