г. Томск Владимир Костельман Совпадения — поднебесны… Кого бы ты ни носила Никто не подарит тебе Прагу, под ломаный шаг керосина Являющийся Влтавой, Несись ко мне, смешная, Вырученная у старьёвщика Подобная на Градчаны Смотрящим во тьме окнам. Во тьме разящей Карла, Что входит в костёл с пиццей из будущего, недавно Отьявшего смелость сбыться. Отьевшего нос у спуска В Четыре висящих предмета И вся это утварь-чувства, а запах живёт три метра и плачет в квадратной постели… Над мельницами златыми сей примус коптит своды я есьм — переход света в тетрадь. Полюби это как Влтава свои воды. Вкусный хлеб, больная печень, чайки На сыреющем песке следы дельфинов, Приглашение на вечер… Если чахнем, То талантливо, свежо, необратимо.. Если спим, то, удивительно, но вместе Вкусный хлеб, больная печень, домик Из запомнившихся летом происшествий — Только дети… те, что выжили, их двое, Старший чинит серебристого болвана, Пьёт женьшень, боится гладить гнома, Вкусный хлеб на небе деревянном, Выразительном и, следствие, огромном Разложил коричневые крошки. Те орут, колышутся, черствеют Йошкин кот вращается, а Йошкин Мышь при этом счастлив и растерян. * * * сонный слог неоправданно лёгок мы лежим под навесом широким помолчи… наше счастье убого, наши руки механикооки если тёмного не касаемся, то и чтение белобуквенно… значит тела нет у неравенства а опять живу с проститутками и шаги-то видать отксерены — так слоново-хороши-одинаковы их вершинами мы присели на травку, медленно обулгакивал нас кошачий ход по неровностям лето двигалось и пикировал взгляд с лица …допускались вольности в казимира шло казимирово шло уверенно, сели проседи деду с бабою, после (страшное) на родителей …мы их бросили кто-то искренне, кто-то заживо. если тёмного не касаемся, то и зрение в глаз натыкано… вот оно одно и останется… хорошо то как …как сердоликово. Заклинание от смерти в поезде когда замедленные сани волну электропередач берут стальными волосами мы, перекатывая мяч ее мигающего царства по склону средней полосы, так восхитительно опасны, что объясняемся простым желаньем черные машины одеть на кованую плоть и если чувству есть причина то можно инеи колоть о небо, тратя перелетом его стальную колыбель где все висит и беззаботно переливается себе * * * От Гинзо до Синбаси томятся этажи случающимся счастьем без устали. Лежит в японском ресторане китайская лапша как чирь на ветеране застенчиво. Клошар волочит колесницу, убогое дитё похоже на девицу — он хвать её культёй и мстя любви за некий печальный эпизод больного человека личинку создаёт, затем на месте крика лишь хлюпанье подошв, забыв про Эвридику оглянешься и чтож: от Гинзо до Синбаси лишь тьма да виадук… Иль смысл мне не ясен, Иль нет его и тут… Дождь лепечет и грохочет и мычит Прижимаясь к понедельнику спиной Эти лужицы никто не отличит Ходишь к Сене, а выходишь на Сенной Там хозяйки покупают сельдерей, длинных кроликов, сметану и редис Там приказывает лето: канарей, вымя тёплое алеет у девиц. стонут лужицы, набившись синевой Жизнь изменится, удастся и пройдёт А из хляби, что звенела тетивой вышел тетерев, присмотришься — удод. Дождь четырежды огромен по пути, Весь сверкающий во влажной высоте… Над Трухановым воробушек летит И цепляется за шпили над Сите. * * * Едва успев друг друга убедить, Что совпаденья тоже поднебесны, Мы обнаружим: город позади Похож на город сзади. Сорок песо — и входим в дом, а дом на берегу, До пляжа пядь, еще немного пядей До магазина. Взглядом не могу Объять весь берег… Череп на ограде Нам говорит, что вор не подойдёт, Мы завершаем трапезу и шашки, Выходим к морю, грузимся на бот И уплываем. Ливень. Без промашки Дельфины бьются в молнии спиной, Плывём, пока моторчик не устанет. Потом, Луны не видя, под луной Лежим и через губы прорастаем |
