Одна из них звонила мне сейчас, и со значением произносила фразу из одной моей книги. Известия мелькают, словно крысы. Видели ли вы, как мелькают крысы? Это действительно страшное зрелище. Оно не будит в нас ничего, кроме отвращения и испуга. Крысы слишком быстры, чтобы мы их увидели. Мы видим лишь некую тень. Воспоминание. Меня передернуло.

Ты вздрогнул, – прошептала Люба.

Я вздрогнул, – сказал я.

И я мерзну, – сказал я.

Так приедешь ты или нет? – спросил я.

Я знал, что Рина вернется нескоро. Я знал, что она устроит скандал, когда увидит здесь Любу. Но я знал также, что она устроит бойню, только когда Люба покинет нас, и вернется в Кишинев. До тех пор Рина будет улыбаться, и скользить мимо меня ледяной змеей. Респектабельная убийца. Вот на ком я был женат пятый год. Она в считанные годы сломала мое честолюбие, мою волю и характер. Легко и играючи. Словно питон – кроличий скелет. Внезапно окно посерело. Стало понятно, что рассвет и хорошая погода откладываются. Будут дождь. Так и есть, Венера за окном исчезла.

Я почувствовал, как ноют мои кости.

Человек жив, пока он трахается.

Так считала моя невероятно падкая на мужиков и оттого невероятно живая жена, и у меня нет никаких оснований сомневаться в ее словах.

Она была жива и она трахалась.

И еще как!

Хочу поправиться. Я не сомневался не только в этих ее словах. Я принимал на веру любые ее слова – ведь ни разу мне не приходилось уловить слабый аромат обмана в стогах ее волос. Пышных и прекрасных – отдаю я должное умению моей супруги не только внушить доверие, но и сотворить на своей голове, пусть и с помощью дамского мастера, нечто невообразимо беспорядочное, но потрясающе очевидное. Английский сад. Вот что приходило уже в МОЮ голову при взгляде на локоны, спадающие с холма лба, массив волос, густой и непролазный где-то в самом своем центре, и становящийся более свободным ближе к вискам. Локоны. Я любил скрутить несколько из них в тугой жгут, держась за который, взмывал вслед за ней к самой Луне, а потом нырял в самую глубину Марианской впадины, туда, где ни разу не побывал солнечный свет, и где огромные, сероводородные рыбы пляшут джигу посреди кусков горячей лавы, извергнутой подкожьем земли, и остывающими прямо здесь. Горячий, ароматный, смертельный суп. Вот куда опускались мы с женой, и я молился – богу ли, чертям ли, – держась за ее волосы, и втыкая в самую матку. Рина выла и смеялась.

Она называла это «укрощение ведьмы».

Как вы уже успели заметить, – а сейчас этому все придают довольно много значения, – я пишу слово «бог» с маленькой буквы. Пусть это вас не смущает. Точно так же я пишу с маленькой буквы слова «жена» и «вы», хотя под каждым из них подозреваю внимательное существо, пристально изучающее меня посредством гигантской лупы. Все мои телодвижения, привычки, манеры, повадки, и что там еще? Да, гигантская лупа. Для моей жены это была ее пизда. Для вас – эта книга. Да, я не стану делать вид, что просто рассказываю все это в какое-то «никуда», Вы – читатель моей книги. Вернее, вы просто читатель (как бог – не свидетель чьей-то конкретной жизни, а наблюдатель ВСЕЙ жизни вообще) . И у вас есть увеличительная лупа, благодаря которой в общий фон где-то внизу, фон копошащихся, пожирающих друг друга существ, врывается одно из них, и вы внимательно разглядываете чешуйки и крылышки этого счастливчика. Или бедолаги. Это смотря какая у вас цель. Раздавить насекомое. Или бережно посадить его на руку и послать к небу, собирать деток. Песенка о божьей коровке, помните? Кстати, снова бог. Знаете ли вы, что читатель, захлопнувший книгу, в состоянии расплющить автора этой книги? Так или иначе, а вы ее раскрыли. И разглядываете, посредством бумаги и строчек, то, что моя любимая жена сумела вычленить и приблизить к себе посредством своей дыры, прикрытой мясистыми складками. Что она там видела, хотел бы я знать? Теперь это навсегда останется ее тайной. Хотя не раз, подвыпив, и превращаясь, словно по велению каких-то чар, в злобную стерву с неприятным запахом изо рта, она говорила мне:

– Знаешь ли ты, что я ведьма, милый?

Я сказал «говорила»? Я оговорился. Она угрожала. Угрожала мне, чтоб ее. И, надо признать, угрозы ее, – отдающие на вкус горечью неуловимых измен, – своей цели достигали. Я изо всех сил напрягал мышцы груди и пресса, которые к концу нашего брака накачал весьма твердыми, ведь из-за ее постоянных насмешек я занялся спортом всерьез. Но это не имело смысла. Ее намеки и угрозы, туманные, но, в то же время, совершенно ясные – так полуразмытая луна в ночном тумане не оставляет у вас сомнений в своем существовании, – не оставляли никаких надежд на спасения.

Я чувствовал физическую боль из-за ее ядовитых проклятий, брошенных в меня невзначай.

Ну, словно змея, плюющая ядом, мимоходом брызнула смертельной субстанцией во что-то, показавшееся зрачком – эти змеи всегда плюются в глаза, вы знали? – и поползла дальше. А случайная жертва осталась на солнцепеке, корчась от слепоты, безумия и огненного шара, который вот-вот взорвется в мозгу, и уничтожит добрую его часть. После чего, – счастливым идиотом кружась на месте, – вы умрете, истекая своим через нос мозгом, словно кровавыми соплями. Возможно, кому-то из вас покажется, что описывая таким образом экстрасенсорные способности своей жены, я, как и все разведенные мужья, преувеличиваю. Это отнюдь не так. Я, скорее, преуменьшаю. Раздевшись до пояса, словно вакханка какая, она садилась у нашего роскошного дивана, – двенадцать квадратных метров, черт бы его и побрал – а он и побрал, но об этом позже, – открывала одно вино за другим, и говорила. Если она была в плохом настроении, то, как я упоминал, угрожала. И угрозы ее причиняли мне настоящую боль в области живота и грудной клетки. Словно грудная жаба вселялась в мои ребра, когда эта стерва намекала мне на то, что у них в семье ведьмы издавна занимались тем, что кастрировали мужчин на расстоянии.

Мальчик мой, ты и понятия не имеешь, ЧТО иногда я вижу, – говорила она, покачиваясь.

Спешу заметить, то были не пошатывания пьяной женщины. Так раскачиваются кобры, которым наигрывают свои мелодии индийские факиры. Да, снова кобры. Еще это напоминало ерзания тигра перед тем, как эта большая кошка вот-вот бросится на спокойно пасущуюся зебру. После этого кишки несчастного животного волочились вслед за ней по пыльной траве, а торжествующая кошка втыкала в загривок жертвы свои омерзительные мне когти. Надо ли говорить, что моя жена обожала смотреть телевизионные передачи про то, как охотятся змеи и тигры?

И, конечно, она была завзятой кошатницей.

Тебе трудно это понять, милый, – говорила она, покачиваясь, и полузакрыв глаза, – но мы, женщины, чувствуем с кошками какую-то мистическую, потустороннюю связь.

Мы, ведьмы, хочешь ты сказать, – поправил ее я.

Ах ты сученыш, – пьяно рассмеялась она.

Да ты боишься, – добавила она с радостным воодушевлением.

А ты снова пьяна, – раздражался я.

А ты снова боишься, – хихикала она, после чего вставала с дивана.

Конечно, делалось это, – как и все, что делала моя жена, – с расчетом.

Выглядела она в свои тридцать девять отлично.

Невысокая, и потому всегда с идеально прямой спиной, что выгодно подчеркивало ее небольшие, но красивой формы груди. Худенькая, но особенной худобой, которая проявляется лишь, когда женщина одета. Раздетой же она всегда выглядела скорее полной. Черт побери, как ты это делаешь, восхищенно спрашивал я ее на первых порах нашего брака, когда спрашивать ее о чем-то мне еще хотелось. Я же ведьма, милый, хихикала она, так что все это обман зрения. В таком случае, это весьма аппетитный обман, говорил я. Ага, говорила она. После чего добавляла взглядом – меньше слов. Ну что же, говорил взглядом я.

И мы ступали на скользкую тропу секса, пропахшую кровью ее месячных, – что никогда не останавливало нас, скорее распаляло, – моим семенем, ее жадной слизью из-под языка, которая так густо, словно румяна не ее лицо, ложилась на мой пах, ее помадой, которая так славно блестела на моем теле ночами, которые мы проводили вместе. Итак, я хватал ее за роскошно уложенную прическу – удивительно, но ее это никогда не раздражало, что для женщины, в общем, нетипично, и начинал объезжать, словно дикую не прирученную кобылу. Так оно и было. Несмотря на то, что брак у Ирины был четвертый, она так и не привыкла к людям. А они не смогли привыкнуть к ней. Все ее мужья бежали от нее без оглядки, прикрывая тылы гордым и самоуверенным мнением того, что сумели насладиться близостью со столь стильной женщиной, не расплатившись за это ничем. Этим они походили на коматозника, – выжившего после автомобильного крушения, – которому снится, что он на облаках беседует с ангелами и играет с богом в подкидного. А на самом деле он потихоньку гниет на чистейших простынях, и тело его покрывается, несмотря на все усилия медсестры, предвестниками гангрены и разложения – пролежнями. А то легчайшее касание перышком, – что кажется в беспамятстве касанием крыла ангела, – не больше, чем легкий поцелуй пришедшей раз в пять лет к ложу жены. Бывшей, кстати, жены. И которая, по несчастливому для меня стечению обстоятельств, обратила свое внимание на меня.