Но копать настоящую могилу мы не станем, – сказал он.

Мы?! – наигранно возмутился я.

Он лишь посмеялся. Мы одновременно глянули на небо. Оно уже совершенно почернело.

Жаль, что все так получилось, – сказал легавый.

Брось, – сказал я, – ты все равно собирался меня убить.

По просьбе Рины, – напомнил он.

В любом случае, я давно уже должен быть мертв, – сказал я, и попросил, – три минуты отдыха.

Ладно, – сказал он, глянув внимательно.

Я сел, держась за грудь. Пора возвращаться в зал, подумал я. Потом понял, какая смешная мысль меня навестила.

Тебе доводилось стрелять в людей? – сказал я.

Я не хочу об этом говорить, – сказал он, и добавил, – если ты беспокоишься насчет того, как это пройдет, то я тебя успокою.

Очень быстро, – сказал он.

Ты не почувствуешь боли, а только легкое удивление, – сказал он.

А потом все почернеет и ты улетишь на Луну, – сказал он,

Как Мюнхгаузен, – сказал я, и мы посмеялись.

Отдышался? – заботливо сказал он.

Еще нет, – сказал я, и поспешил объяснить, – болит сердце, очень болит.

Он встал и обошел меня кругом. Я старался смотреть на свет Луны, как и на солнечный – не щурясь. У меня и правда щемило сердце. Рина, Люба, эта несчастная девушка со шрамом, Яна… Мы все словно сироты, и мать, покинувшая нас, гуляла где-то вдалеке, у берега черной от ночи реки, спуская по ее течению венки из одуванчиков в поисках нового жениха. Без мысли о существовании моих женщин я чувствовал себя, словно язычник в эпоху крушения храмов. Интересно, вдруг подумал я, как бы мы все выглядели в одной оргии? От этой мысли у меня засвербило в паху и я не смог не потянуться. Словно кот.

Гребанный извращенец, – восхищенно сказал легавый.

Это из-за сердца, – сказал я.

Да будет тебе заливать, – сказал он.

Ей Богу, – сказал я.

Да ну? – сказал с сомнением он.

Да любой стажер знает, что от удушения встает, – сказал я.

Что-то такое слышал, – сказал он неуверенно.

А когда сердце прихватывает, происходит примерно та же чертова хрень, – сказал я свой экспромт как можно искреннее.

Он, покачивая ружьем, взглянул на меня внимательно.

Еще слишком мелкая, – сказал он.

Ох, да какая разница, – сказал я.

Будут сомнения, – сказал он.

Мне, дружок, нужно не только тебя пристрелить, – сказал он, – но еще и остаться по итогам этой истории в ванной, полной шоколада.

Ты и останешься, – сказал я, скривившись.

Как всегда, когда хорошо играешь, произошло чудо перевоплощения. У меня и правда заболело сердце. Всякий писатель – а я в этот момент возлюбил свое ремесло и, и начал относиться к нему с уважением, – если он хороший писатель, конечно, вживается в образ. Если ты не заплачешь, не заплачет никто.

Мы актеры, но на словах.

Отсюда – рукой подать до актерства на деле.

Дьявол! – взвизгнул легавый, и я вновь услышал голос Рины

Не к ночи, прошу тебя, – сказал я.

И, задыхаясь, сел. Он глянул на часы. Потом на меня. Стал торопливо сталкивать мешки в яму. Я вспомнил внезапно, как выкликал Дьявола, и обещал ему все, что угодно за женщину. Каких-то пару дней назад… Он прислал мне Любу. Я с ужасом попросил отсрочки исполнения контракта. Не может же это быть финалом? А потом подумал – почему, собственно, нет. И постарался понять, где же Он? Ведь господин Дьявол, по слухам, всегда присутствует при подписании контрактов и при оплате счетов. Я присмотрелся к пейзажу внимательнее. Так и есть. Дьявол улыбался мне кривым горным хребтом Луны. Я совсем пал духом. Но не все еще потеряно, сказал мой кредитор. Легавый, он тоже задолжал. Никто не мешает проявить хитрость, и спихнуть свой долг на другого.

Извини, но я выстрелю не в голову, – сказал он.

Ты обещал, что без боли, – напомнил я.

Скажи я правду, тебе было бы больно и страшно все эти полчаса, – сказал он.

Блажен не ведающий, так что ли? – сказал он.

Примерно, – сказал я.

Это не должно производить впечатления хладнокровного убийства, – сказал он извиняющимся тоном.

Но больно все равно не должно быть, – сказал он.

Вроде, – добавил он с сомнением.

Последняя просьба тогда, – сказал я.

Нет, – сказал он.

Я бы хотел стоять, когда… – сказал я.

О, Господи, – сказал он.

Знаешь, нет ничего отвратительнее, чем подыхать лежа, – сказал я.

Хочется, ну, что ли, как мужчина… – сказал я.

Встретить смерть стоя и все такое, – сказал я.

У меня и правда не было надежды и шансов, и тело мое онемело. И я как мешок поднялся, когда он поднял меня за воротник – на мгновение я вернулся в детство, – и как мешок же, осел.

Так не пойдет, приятель, – сказал он.

Бери себя в руки или я пристрелю тебя лежачего, – сказал он.

Еще шанс, – сказал я.

Ради всего святого, – сказал я.

Поплыл, говно, – сказал он брезгливо.

Еще раз ухватил меня левой рукой за воротник, – в правой он держал ружье, – и снова поставил на ноги. Момента, когда он отпускал меня и вновь наводил на меня ружье, хватило, чтобы привалиться к нему. Со стороны мы, наверняка, выглядели как двое пьяниц из общества анонимных алкоголиков, когда они оказывают друг другу психологическую поддержку, обнимаясь.

Боже, – сказал легавый с отвращением, и отошел.

Он рассчитывал, я упаду ничком, и так оно и случилось.

Но, падая, я воткнул в него всем своим весом длинный тонкий нож, который все это время лежал у меня в кармане, грозясь порвать его. Тот самый нож, которым я рассчитывал убить Яну, когда мы перенесем трупы в подвал. Идиотская мысль, но она не покидала меня весь этот день. Почему-то я решил – нехватка сна и алкоголь сделали свое дело, и горгульи Собора свили гнезда у меня на плечах, – что именно Яна убила ту блондинку, и хочет убить и меня. Я ошибся.

Но это был тот случай, когда ошибки спасают вам жизнь.

Нож вошел по самую рукоятку и, – не почувствуй легавый боль в паху, – он бы пристрелил меня сразу. Но я попал аккурат над лобком. Легавый кинул взгляд вниз, удивленный, и я, освобождаясь от чар Луны, уже мог пошевелиться, и вцепился двумя руками в ствол ружья. Он совершил еще одну ошибку – после первой все идет наперекосяк, правда? – и попробовал стряхнуть меня с ружья, но я уподобился бультерьеру, и уклонялся от жерла ствола и даже смерть не заставила бы меня разжать руки. Вдоволь помотав ствол, как палку с прилипшей к ней собакой, легавый совершил еще одну, – последнюю, – ошибку. Он выпустил ружье, – я упал с ним на газон, – выдернул с криком нож, и, размахнувшись, метнулся в меня. Я перекатился, и он воткнул нож в газон. Я отскочил в сторону, и, дрожа всем телом, перехватил ружье со ствола к прикладу.

Краем глаза я увидел, что Луна стала совсем большой.

Спустилась посмотреть на нас, понял я. Моя кровь, как и воды Земли, возопила и застонала. Она рвалась сквозь кожу наверх, у Луне. Я почувствовал прилив в себе, и, отвернувшись от Луны, вскинул ружье в легавого, который уже оперся на одно колено. У него было лицо человека, засуженного в соревнованиях. Так и есть. Он явно выигрывал, просто просто парню не повезло с судьей.

Луна всегда подыгрывала мне.

Ах ты говнюк, – прошипел он.

Давай, – шепнула Луна.

Сделай хоть что-то в этой жизни, – сказала Рина.

Отвернись, когда сделаешь это, – попросила Люба.

Отстрели ему яйца, я покатаю их во рту, – сказала Яна.

… – ничего не сказала жена легавого, потому что я никогда не слышал ее голоса.

Легавый увидел в моих глазах отражение ночного неба и, должно быть, последним, что он ощутил, стал полет наверх. Перед выстрелом он открыл рот и прогудел – не прокричал, не завопил, не зарычал, – прогремел именно звук трубы, трубный глас, приглашение на суд. Эхо этого страшного гудения еще несколько минут висело над городком, скрывая Луну и звезды. А потом оно смолкло и легавый упал, кувыркнувшись, в яму.

Прямо в нашу с девочками могилу.

После этого я словно очутился в фильме про мертвеца и грозовые облака Северной Америки проплыли мимо меня торжественными парусами белых армад. Подивившись их размерам и тяжелым хлопкам ткани парусов, я почувствовал во рту горечь спасенного, и меня снова вырвало. Оставалось удивляться, чем. Я и удивился, вцепившись в улетающий от меня газон. Перекатился на спину и подождал, дома, нависшие надо мной, перестанут кружится и разлетятся из единого целого, каждый сам по себе. Я встал на четвереньки и попробовал пойти так к дому.