Да уж, – ответил ей мой демон.

Бедненький, – сказала она.

Приезжай, – сказал я.

Я буду в городе через неделю, – сказала она.

Ты выйдешь за меня замуж? – сказал я.

А ты хочешь этого? – сказала она.

Я не знаю, – сказал я.

А ты? – сказал я.

Да, – твердо сказала она, – я хочу за тебя замуж.

Я хочу сидеть у тебя в ногах, варить тебе кофе и отсасывать, когда ты того пожелаешь, – сказала она.

Будь моим мужчиной, и я отплачу тебе верностью, – сказала она.

Но и ты будь мне верен, – сказала она.

Я бы предпочел открытый брак, – сказал я, поразившись тому, как быстро прихожу в себя.

Это не так трудно, как тебе кажется, милый, – сказала она, – быть верным.

Открытые браки… они как открытые города, – сказала она.

Рано или поздно в них врываются орды кочевников, – сказала она.

Стоит ли гибель сомнительного удовольствия? – сказала она.

Будь верен, и тебя вознаградит сама жизнь, – сказала она.

Будь верен мне, и останешься верен себе, – сказала Юля.

Она говорила правду. Рина заплатила за это жизнью. И многие другие.

Но разве удовольствие жить, слушая демонов, – сомнительно? Я не был уверен. Четыре жизни – за то, чтобы я понял избитый постулат о непобедимости ревности и о том, что измена оборачивается смердящим псом, грызущим вас, как кость? Если это так, то господин Бог такой же плохой писатель, как и я. И, кстати, такой же морализатор и ханжа, – и, значит, сумасшедший, – как и легавый. Я почувствовал прикосновение печали к щеке. Всегда приятно и чуть грустно вспоминать тех, кто не удержался наверху. Царь горы, так называлась эта игра, вспомнил я детство. Вы карабкались на холмик, сталкивая других, и побеждал тот, кто удерживался наверху. Все умерли, я остался. Значит, мне и быть царем горы.

Я прижался лбом к стеклу. Посмотрел на серый асфальт. Быть верным себе.

Я попробую, – сказал я.

Всю неделю в ожидании Юли я был в полном раздрае.

И, конечно, женщины тут были не при чем. Ну, мертвые женщины. Ведь у меня появилась живая женщина, и это была Юля. Так что я сорвал куш. Дело было в другом. В книгах. В одной. Чтобы отвлечь себя от мыслей о сексе, я решил написать книгу. И вот, усевшись за стол в своей потайной квартире, я понял, что в мои руки вцепились пять покойников – трое в правую, как более сильную, – и что я не смогу написать и слова. Это было ужасно. Мне казалось раньше, что я не пишу, потому что мне это наскучило. Оказалось, я не мог.

И, как и все, кто оказался немощен, я был в полном раздрае.

И это утро не стало исключением. Так что я уже рано утром был в баре у Армянского кладбища.

Пивка, – сказал я.

Сделаем, – сказал бармен.

Я огляделся. К счастью, в баре никого не было. Что неудивительно. В девять утра многие бары только-только закрываются. Этот был исключением, я заметил это, когда посещал его в прошлый раз. Рина еще жила и мы прятались. Мы посидели с Юлей, немного, глядя на спящего под столом мужчину, и я потом потрогал ее волосы. Мне очень хотелось их потрогать. Так что я не удержался.

Можно я потрогаю твои волосы? – спросил я.

Да, – сказала она.

Я протянул руку и сжал волосы.

Я закрыл глаза и сжал зубы. Юля была в дне пути, она возвращалась из своей поездки в Бельгию. Я представлял ее, политой белым шоколадом. Я хотел ее.. Хотел и сейчас, заказав пива в баре напротив кладбища, где – чуть позже, в уголке у склепа гусара 19 века, – намеревался продолжить пить весь день. В эти дни я пытался разрушить себя, и достиг в этом деле определенных высот. Ну, например, у меня дрожали руки.

Кроме этого, я мучился, – словно средневековая экзальтированная шлюха, – истязая себя воспоминаниями обо всех женщинах, которые у меня были.

Я не трахался почти две недели и я растворился в воспоминаниях о женщинах.

Я вспоминал тех, кто спал со мной, тех, кто хотел спать со мной, но – по тем или иным причинам, – не переспал со мной. Я вспоминал каждую из них, и особенно остры эти воспоминания были по утрам. Они вписались мне в ребра, стирали мои зубы в порошок, и мочили простыни потом невысказанной эрекции.

Одной из них была Юля, и я с ума сходил, вспоминая, как мы были близки, и как будем. Я выделывал с ней страшные штуки в своем воображении. Если бы я умел материализоваться плоть мысль, она была бы уже здесь, напротив меня.

Я опустил взгляд на ширинку, после чего поспешил отвести глаза от себя самого.

Привет, парень, – бородатый мужик рядом со мной сидел очень прямо.

Привет, – выпрямил спину я.

Не пишется, – сказал он.

Ты словно и не спрашиваешь, – сказал я.

Дружище, это словно рыбалка, – сказал он.

Иногда клев есть, а иногда его нет, – сказал он.

И что это значит? – спросил я.

Послушай, – сказал он терпеливо.

Я просто пытаюсь донести до тебя простейшую мысль о том, – сказал он.

Что, – развил он свою мысль.

Если тунец не идет в одном месте, надо сменить расположение лодки, – сказал он.

Тунец, – сказал я горько.

Я тунца видел только в банках, – сказал я.

И он ничем не отличался от салаки или кильки или любой другой рыбы, – перечислил я.

Сраной рыбы в масле, – вспомнил я сраные рыбные консервы.

Сынок, – сказал он.

Папа, – сказал я.

Нет, папа, это ты послушай, – сказал я.

Хорошо заливать сказки про тунца и море, когда ты живешь у моря и ловишь тунца, – сказал я.

Ты не зарабатывал себе на жизнь, и не знаешь, что такое каждый день тянуть лямку, – сказал я.

У тебя всегда была куча денег, – сказал я.

Выписать тебе чек? – сказал он он.

Как? – сказал я.

Ты же галлюцинация, – сказал я.

Сраная галлюцинация.

Полегче, сынок, – сказал он.

Папа, – сказал я.

Ты галлюцинация, – сказал я.

Потому что, – сказал я.

Пятьдесят три года назад ты поднялся на второй этаж своего дома, – сказал я.

И прострелил себе голову из ружья, – сказал я.

Нажав на курок пальцем ноги, – сказал я.

Кстати, – сказал я.

Мне всегда было интересно, как ты умудрился это сделать, – сказал я.

А ты попробуй, – сказал он.

Давай, – сказал он.

Я не удивлен, – сказал я.

Если к тебе приходит призрак, то он тянет тебя на тот свет, – сказал я.

С кем ты сейчас говоришь? – спросил бармен.

Неважно, – сказал я.

Плати, – сказал он.

Конечно, – сказал я.

Расплатился, и вышел. В магазинчике по соседству купил вина, пару литров всего, но крепкого, и пошел на кладбище. Местные попрошайки даже головы не подняли, когда меня увидели, так они ко мне привыкли за эти дни. А я шел, покусывая губы, и мечтал о женщине какой-нибудь.

Хэмингуэй семенил рядом.

Папа, – сказал я.

Перейди на широкий шаг, – сказал я.

Ты же мужчина, – сказал я.

Он улыбнулся мне и подмигнул. Я знал, что никакого Хэмингуэя рядом со мной нет и быть не может. В то же время он шел рядом. И не только он. С тех пор, как я проснулся с мертвой девушкой в постели, меня окружало множество людей, не видных никому больше, и не отражавшихся в зеркале. Что-то подобное я видел в фильме «Игры разума». Ну, если посмотреть правде в глаза, это была шизофрения. По крайней мере, я о таком читал. Историю женщины-шизофреника, которая каждое утро разговаривала с людьми, сидевшими вокруг ее кровати, и которых никто больше не видел. Она справилась с этим благодаря внутренним резервам своего организма. Сила воли. Сила.

Нужно ли говорить, что в себе я такой силы не чувствовал?

Так что, вместо того, чтобы прогнать мертвецов от себя, я разговаривал с ними.

И дальнейшие мои метаморфозы для меня никакой тайны не представляли. Я знал, что спустя некоторое время начну заговариваться, если уже не начал. Потом стану гримасничать. Затем перестану умываться и есть. Наконец, моя личность разрушится, и я даже поссать не смогу сам, потому что для этого нужно уметь вынуть конец из штанов, а потом сунуть обратно, стряхнув. Шизофреники кончают, сидя в темной комнате с мягкими стенами, в окружении призраков. Так что я ясно представлял себе, чем все для меня кончится.