Но вряд ли в форме, с ордером, и машиной с мигалками, – сказала она.

Я спросил ее:

Давно ты…

Давно ли я его шлюха? – сказала она.

О Боже, – сказал я.

Ты такой же, как он, – сказала она, рассмеявшись. – Взрослый мужик, который пользует девку всеми мыслимыми и немыслимыми способами, но приходит в ужас, увидев, как она не вымыла руки.

Надеюсь, ты их вымыла, – сказал я, чувству ее руку у себя в штанах.

Значит, ты избавишься от них завтра? – сказала она.

В понедельник, – сказал я.

В выходные здесь будет людно и шумно даже ночами, – сказал я.

Хорошо, – сказала она.

Это я убил ее? – сказал я.

Кого? – сказала она.

Девушку, блондинку, – сказал я, – не говори, что ты не видела…

Я не видела, – сказала она с непроницаемым видом.

Ты говорила, что… – сказал я.

Милый, займись своими делами, – сказала она.

Ты же мужчина, разбирайся с делом, а потом займись мной, – сказала она.

Ах ты сучка, – сказал я.

Избавься от них, и давай уедем, – сказала она.

Я спущусь в подвал, – сказал я, – а ты посмотри во двор, пусто ли.

Ладно, – сказала она.

Вынула руку у меня из штанов, демонстративно облизала и с карикатурным видом дозорной с Дикого Запада уставилась в окно. Даже руку козырьком приставила. Я рассмеялся и впервые подумал, что, может, нам и правда будет хорошо вместе. Похлопал ее по заду, и спустился в холл, а оттуда в подвал. Три трупа, упакованные в черные мешки, лежали в углу.

Привет, девчонки, – сказал я.

Странно, но у меня не возникло ощущения присутствия. Духи покойниц уже покинули тела, и отправились по течению реки вниз, понял я. Мерцающими огоньками плотов они скользили сейчас по темному течению Днестра, не видному, и лишь слышному всхлипами водоворотов. В эту ночь в мире стало на трех русалок больше, понял я. Отдай нам и тела, прошептала река, и я услышал этот шепот в каплях, сочащихся сквозь стены подвала. Но я не мог рисковать собой. Я чувствовал – не знаю, почему, – что они умерли за меня. Отдали свою жизнь, чтобы жил я. И лучшее, что я мог сделать для этих покойниц – позаботиться как можно лучше о себе. Так что я вытащил пакеты в холл, и сгрудил их возле двери. Приоткрыл ее. Мой дом чернел и, вопреки открытым окнам, выглядел неприветливо. Я решил, что продам его. Ухватил мешок – судя по тяжести, там была Люба, – и потащил по траве. Наткнулся на столбик, чертыхнулся, и, повернувшись, вспомнил, что никаких столбиков у Яны на газоне нет.

Вечер добрый, – сказал легавый.

Уже ночь, – сказал я.

Поздний вечер, – сказала Яна из раскрытого окна.

Ах ты лапочка, – сказал я, выпрямившись, и рассмеялся.

Ляг поспи, – сказал я, и мой смех едва было не перешел в плач.

Н-да, – сказал я, и все-таки взял себя в руки.

Легавый рассмеялся вместе со мной. В руках он держал, почему-то, ружье.

Служебный пистолет создает массу неудобств, – сказал он, поймав мой вопросительный взгляд.

Я надеюсь, тут все дамы? – сказал он, осторожно потрогав мешок носком ботинка.

Одна, – сказала Яна.

Послышался шорох. Мы замерли, и постарались оглядеться, не теряя друг друга из виду. Особенно старался легавый. Но в городке не зажглось ни одного огонька.

Это Рина? – сказал легавый.

Сам не знаю, – сказал я.

Развяжи, – сказал он.

Это отличная винтовка, как видите, со снайперским прицелом, – сказал он.

Олень, кабан, – сказал он.

Для тебя-то прицел не нужен, – сказал он.

Но я ведь услышал шум и пошел на него, прихватив первое, что под руку попало, – сказал он.

Тоже, между прочим, не шумная, – сказал он.

Прошу тебя, – сказал он.

Я присел, и чувствуя липкий страх. Внезапно всех нас осветил ровный белый свет. Я дернулся, решив было, что это включился фонарь ночного освещения. Электрораспределительная компания иногда торопилась сделать это, хотя обычно освещение в городке начинало работать в ночь с субботы на воскресенье. Следующая моя мысль была: легавый посветил фонариком. Только когда я поднял голову, до меня дошло. Это уплыло облако, и над нами повисла полная Луна. Она светила лучше всякого фонаря. Из-за белого света Яна в окне казалась меловой. Сука, подумал я.

Здорово, что у меня крепкие нервы, – сказал легавый.

Больше так дергаться не надо, – сказал он.

Просто развяжи его, – сказал он.

Я распутал узел, – пришлось даже показать им затылок, пустив в ход зубы, – и осторожно стянул вниз мешок. Там была, как я и предполагал, Люба.

Где Рина? – сказал он.

Там же, где и Юля, – сказал я.

Какая Юля? – сказал он.

Ты что, и правда хочешь сказать, что это не Юля? – сказал я.

Заговариваешься, – сказал он.

Они обе в холле, – сказал я.

Эй ты, – сказал он небрежно в небо, – тащи их сюда.

Умей Луна слышать, она бы повиновалась его словам. Но вместо этого пакеты вытащила на газон Яна. Я, честно говоря, удивился.

Мне казалось, девушка обладает неуступчивым характером, – сказал я.

Всяк сверчок перед смертью острит на своем шестке, – сказал он.

Зря ты сказал мне, что это случится, – сказал я.

Теперь я загнан в угол, мне не остается ничего, кроме как, – сказал я.

После чего почувствовал, что ночь не только нежна, но и мягка. На вкус она отдавала свежей зеленью и землей. Я попробовал оттолкнуть ее от себя, и понял, что лежу на земле. Встал на одно колено. Легавый стоял, глядя на меня спокойно. Он был явно в лучшей форме, чем я.

Это всего лишь удар прикладом, – сказал он.

Я бы прекрасно обошелся и без ружья, – сказал он.

Теперь ты понимаешь, почему я сказал тебе, что это случится? – сказал он.

Примерно, – сказал я ватным голосом.

Развязывай остальных, – велел он.

Я сделал, как он велел. Глянув на блондинку, от которой ничего светлого уже не осталось, он присел над Риной. Я так и не решился ударить его в затылок сцепленными руками. Что-то, – наверное, Луна, – подсказывало мне, что этот удар я нанесу самому себе.

Бедная, бедная девочка, – сказал он, словно глазам своим не веря.

Можно и я посмотрю? – сказал я.

Нет, – сказал он. – Ты недостоин.

Я сожалею, – сказал я.

Напрасно, – сказала Яна.

Заткнись, – сказал легавый.

А то что? – сказала Яна презрительно. – Убьешь кошелку с трассы и бросишь мне в багажник, чтобы закрыть потом за убийство?

Заткнись, – спокойно сказал легавый.

Я любил ее, – сказал он мне.

Я тоже любил ее, – сказал я.

Вы оба идиоты, – сказал Яна, – она никого не любила.

Заткнись, – сказали мы оба.

Заткнись и ты тоже, – сказал он мне, ткнув в мою сторону стволом.

Но ты, конечно, больший идиот, чем он, – сказала Яна мне.

Твоя жена… она договорилась с ним, – кивнула она в строну застывшего над телом Рины легавого, – что он убьет тебя.

Это вряд ли, – сказал я, – иначе бы он давно это сделал.

Я бы сделал, – сказал легавый, не отрывая взгляда от головы Рины, – но Рина куда-то пропала.

Я зашел в подвал, увидел тебя, и уже готов был свернуть тебе шею, а потом подвесить за балку, прямо возле девки, которую ты изнасиловал и располосовал горло, – сказал он.

Псих трахает девушку, вскрывает ее, как консерву, а потом приходит в себя и вешается, – сказал он.

Девушку с трассы, – сказал он.

Так это не Юля, – сказал я, и мне стало на какой-то миг легче, намного легче, словно земля шепнула мне что-то утешительное.

Какая на хрен Юля?! – сказал легавый. – Ты уже с ума сошел со всеми этими своими бабами.

Только одно остановило меня, – сказал он. – Рина к тому времени не отвечала на звонки. Я подумал, обычный загул. Думал, ты в курсе, где она, и не говоришь из ревности.

Я давно уже перестал ревновать ее, – сказал я.

Ты убил ее из ревности, – возразил он спокойно.

Я согласился. Я действительно убил ее из ревности, хоть уже перестал любить Так бывает, хотел сказать я. Ревность живет дольше любви. Она растет на теле умершего чувства, как ногти и волосы покойника. Я почувствовал, что ухожу с ними в землю корнями диковинного гриба и покачнулся. Легавый глянул на меня с интересом. Неужели это говно способно что-то чувствовать, – говорил его взгляд. Я понял, что имела в виду Яна, говоря о мужиках, требующих у юной проститутки вымыть руки.