Конфиденциальность высшей степени.
В данном случае краткость – его друг.
А вот записка к Лилибет – другое дело. Она наверняка уже двадцать раз успела передумать, позволив щепетильности одержать верх. Начать с того, что она в него не верит. Он должен убедить ее в своей непоколебимости, окутать своей страстью.
Роланд положил ноги на кровать и уставился в окно, на невесомое синее небо.
«Моя ненаглядная любовь, я охвачен страстью…»
Гм. Нет.
«Милая Лилибет, не могу дождаться прикосновения твоих рубиновых губок к…»
Господи, нет!
Он пожевал кончик пера, стряхнул чернила, дал перу высохнуть. Посмотрел на новый лист бумаги, чистый, нетронутый.
«В одиннадцать в персиковом саду. Мое сердце принадлежит тебе».
Вот так. В конце концов, она хочет не слов, а дел. И, Бог свидетель, сегодня ночью он покажет ей дело.
Письмо, лежащее на столе перед Лилибет, было не новым.
Она написала его пять лет назад, после того как застала своего мужа за плотскими утехами с женой арендатора, когда совершала благотворительный обход поместья Сомертона в Нортумбрии, через несколько месяцев после рождения Филиппа. Он даже не заметил, что она вошла в коттедж. Она минуту или две просто стояла в дверях как парализованная. Женщина была голая, а вот Сомертон лишь снял пиджак и приспустил брюки. Они сидели в кресле, женщина сверху – под таким углом, что Лилибет видела, как орган ее мужа двигается вверх-вниз между мучнистыми ляжками женщины, прилежнейшим образом практикуя феодальное право. В деревянной колыбельке у окна громко кричал ребенок, не намного старше Филиппа. Возможно, поэтому они и не услышали, как Лилибет вошла. А может быть, все дело было в неистовых звуках, вырывавшихся из горла женщины, пока она приподнималась и опускалась на мускулистых коленях его милости. Когда граф облегченно застонал, Лилибет с грохотом уронила на стол корзинку с едой и детской одеждой.
Вернувшись в детскую в особняке, она крепко обняла маленького Филиппа и долго рыдала в шелковистый пушок его волос. Его молочный запах окружал их, принося утешение.
Потрясение, потом горе, потом гнев. Примерно через полчаса она пошла в свой кабинет, вытащила несколько листов бумаги и начала писать письмо отцовским юристам, тем, кто представлял интересы Харвудов в ее брачных соглашениях.
«Уважаемые господа!
С сожалением вынуждена сообщить, что в силу постыдного поведения моего супруга возникла необходимость просить вашу фирму начать бракоразводный процесс с целью расторгнуть ставший невыносимым союз. Во-первых, я застала его за преступным разговором с…»
Тут дверь с грохотом распахнулась, и в комнату вломился Сомертон, распространяя запах седельной кожи и влажной шерсти. Лилибет трясущимися руками свернула письмо и спрятала в ящик. В последующие годы, когда подобные инциденты становились все более частыми и вопиющими, она вытаскивала письмо и переписывала, делая добавления и замены, оттачивая стиль.
Но так его и не отправила. Мужество всегда изменяло ей в последний момент. Развод. Слово настолько уродливое, такое окончательное, с такими ужасными последствиями. Кто защитит ее от могущества графа Сомертона? Она столкнется с остракизмом, окажется в стесненных обстоятельствах, потеряет сына. Отвратительные подробности окажутся во всех популярных газетах, погубят ее доброе имя, хотя все преступления были совершены Сомертоном. За исключением, конечно, той ночи в гостинице.
«Прелюбодейка».
За окном день переходил в вечер. Слабые отсветы заката тонкой чертой отражались над горами на востоке. Остывающий воздух врывался в комнату, кожа под тонкой тканью платья покрылась мурашками. К ночи станет совсем холодно. Когда она пойдет на встречу с Роландом, придется взять индийскую кашемировую шаль, может быть, даже надеть пальто.
Лилибет вспомнила, как он выглядел сегодня днем у озера, прислонившись к валуну, – словно Атлант, держащий его на своих плечах. Неужели он и вправду сможет противостоять графу Сомертону? Поддержит ли его семья в этом скандале?
Неужели это действительно имеет значение?
Сомертон в любом случае отыщет их намного раньше. Она его уже бросила, опозорила. Последствия не заставят себя ждать.
Эта истина выше, чем слова, написанные на бумаге. Даже выше, чем церковь.
Она была такой трусихой! Следовало развестись с ним давным-давно. Правда на ее стороне. Она сильная, решительная, сообразительная. Пусть только попробует отобрать у нее Филиппа! Пусть попробует запугать ее, ранить тех, кого она любит!
«Его больше нет. Это не истинный брак. Синьор Пенхэллоу – вот ваша настоящая любовь, ваш настоящий муж».
Лилибет подумала о Филиппе, сидевшем на плече Роланда, улыбавшемся, протягивавшем к ней ручки. Подумала о Роланде, склонившемся над сжатыми ладошками Филиппа, чтобы рассмотреть кузнечика.
О том, как его губы прижимались к ее рту, словно им там самое место. О том, как его тело льнуло к ее, крепкое и сильное.
О ребенке, растущем у нее в животе, – ребенке Роланда, их ребенке, зачатом в любви.
И перед ней мелькнула искра надежды, яркая, сияющая.
«Неужели ты не можешь хотя бы капельку поверить в меня?» – спросил он.
Лилибет снова опустила взгляд на письмо, отодвинула его в сторону, вытащила чистый лист бумаги и твердой рукой, своим каллиграфическим почерком, переписала все набело. К тому времени как горизонт погрузился во тьму и возбужденный голосок Филиппа послышался за дверью, она положила письмо в конверт и адресовала: «Беллуотеру и Кноббсу, эск., Стоункаттер-лейн, Лондон».
Глава 15
Роланд предвкушал много восторгов от этой ночи, но ни один из них не включал в себя долговязую фигуру Финеаса Бёрка, мелькавшую под лунным светом среди персиковых деревьев.
Проклятье! Что он тут делает в такой час?
Вероятно, встречается с леди Морли. Как будто Бёрк не может с легкостью устроить свидание в уединенном комфорте в своей мастерской. Нет, ему непременно нужно обхаживать свою любовь ароматными цветочками, лунным светом и черт знает чем еще, вмешиваясь в полуночные забавы других парней.
Чертов персиковый сад. Если на то пошло, чем думал сам Роланд, выбирая это место для свидания с Лилибет? А все эти проклятые романтические клише. Небось половина деревни сейчас болтается среди деревьев, пьяная от весенних страстей, обеспечивая в следующем году все тот же здоровый прирост населения.
Роланд поставил на землю бутылку шампанского и два бокала (шампанское поразительно действует на женскую щепетильность), вытащил из кармана часы и поднял их повыше, в лунный свет. Он пришел слишком рано. В ближайший час Лилибет можно не ждать.
Он снова глянул на застрявшего тут Бёрка. Нет, ну в самом деле! Нечего ему тут делать. Это просто гадко с его стороны.
Роланд похлопал себя по карманам и вытащил клочок бумаги и карандаш, которые всегда носил с собой на всякий случай. Затем нащупал на земле старую засохшую ветку и наступил на нее. Громко.
Впереди что-то зашуршало.
– Всегда, всегда, всегда… – забормотал он в ту сторону. – Звезда? Балда? Господи, нет. Ерунда? Да ну, чушь какая-то. Нужно попробовать что-нибудь другое.
Он посмотрел поверх бумаги, увидел мелькнувший ближе к краю рощицы твидовый пиджак и воодушевленно продолжил:
– И образ твой со мной всегда. Нет, не то. И образ твой всегда со мной, прекрасней чем… вот, точно. И образ твой всегда со мной, и та-та та-та стороной? Или неземной? Согрет любовью неземной? Вот, отлично! И образ твой всегда со мной, согрет любовью неземной.
Да уж, самые восхитительно кошмарные стихи из всех, что он когда-либо сочинял. Можно собой искренне гордиться. Роланд прислонился к узловатому стволу старого персикового дерева и с исступленным восторгом уставился в полуночное небо. Краем глаза он уловил движение, рыжий всплеск, тут же исчезнувший за деревом. Ну то есть он предположил, что рыжий, – в темноте даже волосы Бёрка цвета новенькой медной монеты потускнели до серого.
