– Я его убью…

– Нет! – Она вывернулась в его объятиях. – Нет! Ты ничего не сделаешь! Это не имеет к тебе никакого отношения, Роланд Пенхэллоу. Я не собираюсь менять мужа на любовника! И не буду этого делать.

– Ты уже поменяла, – свирепо произнес он.

Лилибет спрыгнула с дивана.

– Нет! Это была ошибка, идиотская ошибка! Вино за обедом…

Он встал и навис над ней.

– Не так уж много вина.

Он произнес это звучно, уверенно. Доброжелательная улыбка исчезла, лоб свирепо разгладился. Глаза словно пронизывали ее насквозь, читая правду, скрытую под маской.

– Ты не понимаешь, правда? – пылко сказала она. – Я вовсе не думала о будущем там, в конюшне. Думала только о прошлом. Я занималась любовью не с тобой, Роланд, а с тем молодым человеком, которого обожала шесть с лишним лет назад. С тем милым, прелестным юношей, писавшим мне стихи и клявшимся в вечной любви. Вечность, как оказалось, продлилась каких-то два месяца.

– Это неправда. Я по-прежнему тебя люблю. И всегда любил.

Слова, всегда слова. Чудесные, бессмысленные слова.

В груди закипел гнев, грозя вырваться наружу.

– О да. Несомненно. Скажи, ты любил меня, когда потом кувыркался в постели со всеми этими женщинами? Любил меня, когда лежал с ними голый и брал их? Любил?

Он схватил ее за плечи.

– А ты любила меня, когда ложилась со своим мужем? Когда позволяла ему укладывать в постель и брать тебя?

Гнев вырвался из груди.

– Да как ты смеешь! – Она так разозлилась, что почти визжала. Слезы переполнили глаза и хлынули по щекам; она смахнула их сжатыми кулаками. – Как ты смеешь! Я вышла за него, потому что была вынуждена, потому что выбора у меня не было! Папины долги, а мама… а ты исчез, бросил меня! И никто, никто мне не помог! Александра уехала в свадебное путешествие, а…

Он обнял ее, привлек к груди, прижал лицом к лацканам шерстяного пиджака, заглушая рыдания.

– Ш-ш-ш, тише. Ах, прости меня, милая. Я сказал не подумав. Ш-ш-ш.

– А потом ты вернулся, и я снова надеялась. Надеялась, что ты придешь ко мне, к моим родителям, как-нибудь их убедишь. Твой брат, твой дед – кто-нибудь из них! Но вы молчали, все вы. Ты отдал меня ему.

Она рыдала ему в грудь, слова звучали приглушенно, прерывисто. От его пиджака пахло дымом и улицей, мужчиной и утешением.

– Моя дурацкая гордость. Ах, проклятье! Каким я был ослом, настоящим ослом! Прости меня, милая. Тупой, тупой осел. – Он прижимался губами к ее волосам, снова и снова, подчеркивая каждое слово.

Лилибет негромко продолжала:

– А потом я услышала все эти рассказы. Твои дебоши. И решила, что вовремя от тебя избавилась, что мне повезло.

– Прости. – Его дыхание шевелило ее волосы. – Мне так жаль.

Безумная волна гнева постепенно успокаивалась.

– Напрасно. У меня не было никаких прав на тебя. Гордость, конечно, оказалась задета, но я тебя не виню.

Его руки поглаживали ее спину, медленно и мучительно-дразняще. Она каждым нервом отслеживала их движение – вверх и вниз, большими кругами, и по коже бежали мурашки.

– Разве мы не можем начать все сначала, милая? – спросил он. – Оставить прошлое позади и начать снова?

Этот его убедительный голос, низкий, притягательный. Как она его любила, как ненавидела. Он заставлял ее верить в невозможное – в его искренность; в то, что он не такой, как все прочие мужчины, вовсе не тот непостоянный аристократ, каким кажется; что он откажется от своих женщин и будет хранить ей верность… Но на самом деле она все знала. Из-за своей задетой гордости он позволил ей выйти за Сомертона. Из-за обманчивого желания ринулся в бесконечные поиски женщин и наслаждения.

Она не вынесет этого еще раз. Лилибет прижалась щекой к его груди и услышала, как стучит сердце. Взгляд ее остановился на том месте, где час назад сидели Роланд и Филипп, перелистывая страницы книги про боевых коней. Филипп, спящий сейчас наверху, в кроватке возле ее постели, с раскрасневшимися щечками и растрепанными кудряшками.

Ничто не может оправдать его утрату.

– Нет, – сказала она.

– Нет? В самом деле, Лилибет?

Она погладила его по спине, не в силах удержаться. Когда ей еще выпадет такой шанс?

– Мы не можем, Роланд. Слишком поздно.

– Не поздно. Ради тебя я выдержу любой скандал, Лилибет. Найду способ сделать своей. – Обнимавшие ее руки сжались, в голосе послышалась молящая нотка. – Неужели ты… разве ты не можешь пойти на это ради меня?

– Не могу. – Она отодвинулась и посмотрела ему в глаза. И тут же что-то растаяло у нее в груди при виде этой пылкой нежности. Лилибет хотела покончить с этим, пока она снова не позволила соблазнить себя. Нужно что-то придумать, нужно заставить его бежать.

В голову пришло только одно.

– Не можем, потому что у меня есть муж, и муж имеет право забрать у меня сына, если я изменю ему с другим мужчиной.

– Тогда мы все уедем туда, где он не сможет нас найти…

Она выставила перед собой руку.

– Это не все. Мы не можем, потому что… – Лилибет сглотнула, собирая все свое мужество, ненавидя себя. – Потому что я ношу его ребенка.

Голова у Роланда кружилась, в ушах шумело. Лилибет подняла к нему лицо, ее голубые глаза, блестящие от слез, смотрели так бесхитростно. Она не может лгать. Или может?

Весь этот долгий день он прокручивал в голове зашифрованное сообщение, пытаясь понять, как Сомертон вписывается в общую картину. Пытаясь понять, не дурачит ли его Лилибет. Он снова прошел через сады на террасах к берегу озера, на то самое место, где они устроили пикник, разделся и нырнул в талую воду, в ее ледяные объятия. Он плавал туда и обратно, вспоминая каждое ее слово, каждый жест, каждое выражение лица. Обдумывал ее вероятное вероломство за обедом, строил теории о ее намерениях в библиотеке.

Неужели она и вправду участвует в заговоре вместе с Сомертоном?

Устроила это путешествие, чтобы оно совпало с их поездкой, сознательно соблазнила его в конюшне, а затем отвернулась от него, чтобы избежать подозрений? Неужели она заманивает его, пытаясь добиться доверия?

Он согласился встретиться с ней сегодня вечером в библиотеке с твердым намерением все выяснить. Но хватило одного взгляда в ее огромные испуганные голубые глаза, на ее руки, нервно сжимающиеся в кулачки, и он понял, что она не состоит в одной команде с Сомертоном. Ни одна актриса не смогла бы сыграть свою роль с такой безупречной безыскусностью; невозможно так головокружительно изменять направление, одновременно заманивая и отталкивая его.

А теперь еще и это.

– Носишь его ребенка? – повторил он. Руки его упали.

– Да.

В голове завихрились картинки – тошнотворные образы Сомертона, нависающего над ней, широкие ладони, лапающие ее. Роланд безжалостно отогнал их прочь. Несущественно. Непрактично. Эмоции затуманивают интеллект, а ему нужно соображать, нужно осознать новую информацию. Он спросил ровным голосом:

– Ты уверена?

– Совершенно уверена.

Он глянул на ее живот, плоский и незаметный под кушаком халата, и прищурился.

– И когда ожидаешь?

Ее голос дрогнул.

– Я… я думаю… осенью.

– Или в декабре?

– Да, наверное. Да, в декабре.

На ее горле напряглась жилка.

Роланд положил руки ей на плечи.

– В таком случае это может быть мой ребенок.

– Нет! Нет, разумеется, нет. – Она скинула его руки и отпрянула.

– Еще как может. Если даты так близко друг к другу, ты ни в чем не можешь быть уверена.

– Конечно, могу!

– Нет. – Он произнес это вполне недвусмысленно. И если она надеялась, что может положиться на обычное незнание мужчинами женской физиологии, то сильно просчиталась.

Лилибет кинула на него вызывающий взгляд.

– В таком случае в ноябре. Я ошиблась.

– Нет. Талия у тебя еще узкая, и груди… – он бесстыдно заглянул за вырез ее халата, – все еще те же самые восхитительные персики, что и месяц назад.

– Ничего подобного! – Лилибет сделала еще шаг назад и скрестила на груди руки.