Одно из произведений Андреа дель Кастаньо, написанное им во Флоренции, дает отличное представление о главных свойствах его таланта. Это — распятие с богоматерью, апостолом Иоанном и святыми монахами — Бенедиктом и Ромуальдом. Влияние Мазаччо ясно сказывается в спокойствии, равновесии композиции, в пластической лепке форм. Но Кастаньо во многих отношениях идет дальше Мазаччо, и здесь направление его художественных исканий определяется несомненно влиянием Донателло. Кастаньо стремится не только к пластической моделировке Мазаччо, но и к скульптурной жесткости, ощутимости форм. Если у Мазаччо формы мягко закругляются, то у Кастаньо они словно обрезаны металлическими контурами, и его одежды ложатся крепкими, словно из жести, складками. Лепка формы подчеркнута у Кастаньо и резким контрастом освещенных фигур с темным, непрозрачным фоном. С другой стороны, Кастаньо гораздо реалистичнее, чем Мазаччо. Он не синтезирует форму, а, напротив, детализирует ее, тщательно углубляясь в изучение структуры человеческого тела, подчеркивая костяк сочленения, выделяя складки кожи. Христос у Кастаньо — мощное тело крестьянина. Художник не пренебрегает даже такой подробностью, как волосы в подмышках. Влияние Донателло хочется видеть в том, как Андреа дель Кастаньо стремится извлечь из форм, типов и жестов эмоциональные ценности, подчеркивая мрачное, трагическое настроение сцены холодным, зловещим колоритом.

Пластический стиль живописи Андреа дель Кастаньо достигает еще большей металлической жесткости во фресковых декорациях, которые мастер исполнил в вилле Кардуччи и которые теперь также находятся в церкви Сайт Аполлония, превращенной в музей Кастаньо. Здесь перед нами первый образец чисто светской декорации. И во фресках виллы Кардуччи влияние Мазаччо смешивается с еще более сильным влиянием Донателло. Цикл состоит из девяти аллегорически-портретных фигур: три знаменитых полководца, три знаменитые женщины (из них Эсфирь изображена в виде бюста над дверью) и три знаменитые поэта — Данте, Петрарка и Боккаччо. Над карнизом — фриз обнаженных путти, который особенно ярко указывает на зависимость искусства Кастаньо от Донателло. Во фресках виллы Кардуччи к знакомым уже нам свойствам жесткой, металлической лепки Кастаньо присоединяется иллюзорная тенденция заставить фигуры пластически выступить из стены. Вы видите, как Кастаньо в своей фигурной декорации последовательно проводит точку зрения снизу (disotto in su), как ноги большинства фигур, а в некоторых случаях их головы и их руки как бы выходят за пределы обрамления. В отличие, следовательно, от живописной тенденции Мазаччо расширить воображаемое пространство в глубину, позади стены (как в его фреске «Троица»), мы сталкиваемся с противоположной, пластической тенденцией — созданием иллюзорного пространства перед стеной. Невольно на память приходят рельефы Донателло, украшающие кафедры в Сан Лоренцо, где точно так же фигуры выступают за раму, протягивают навстречу зрителю руки и копья. Иллюзорность декоративной живописи Кастаньо подчеркнута еще и тем, что в фоне, на котором выступают фигуры, и в квадратных полях под ними Кастаньо имитирует мерцающую поверхность цветного мрамора в зеленом и темно-красном тоне. Создается ошеломляющее впечатление близости, непосредственной ощутимости этих людей. Художник подчеркивает их героичность и неукротимый темперамент с большой силой характеристики. Так, Фарината дельи Уберти, герой Дантова «Ада», имеет независимый, гордый вид («казалось, ад с презреньем озирал»). В других фигурах влияние Донателло еще заметней. Таков, например, знаменитый полководец Пиппо Спано, который бился с турками: он стоит, как святой Георгий Донателло, крепко упираясь в землю обеими ногами и с легкостью сгибая клинок своего меча — типичное для Ренессанса олицетворение физической мощи и воли к действию.

Постепенно, однако, стиль Андреа дель Кастаньо начинает претерпевать изменения. Переходное положение в этом смысле занимает фреска «Тайная вечеря». В композиции Андреа дель Кастаньо возвращается к схеме, которую еще в середине треченто создал ученик Джотто, Таддео Гадди: апостолы сидят по обеим сторонам Христа вдоль длинного стола, Иоанн заснул на руке Христа, напротив Христа по другую сторону стола — зловещий профиль черного Иуды. Но Кастаньо значительно обогатил старую схему: вместо общей для всех апостолов стереотипной позы и равномерно торжественного настроения Кастаньо стремится индивидуализировать каждого апостола и по внешнему облику и по темпераменту и внести возможно большее разнообразие в жесты. В результате вместо синтеза получается расщепление и чередование отдельных мотивов. Впервые Леонардо да Винчи в своей «Тайной вечере^» собирает эти разрозненные элементы в согласный хор жестов и переживаний. Имитация цветного мрамора, которая во фресках виллы Кардуччи имела иллюзорно-пластический характер, здесь становится настолько звучной и пестрой, что не только не поощряет впечатления пространственной глубины, но, наоборот, ослабляет его, сводит картину к плоскому орнаменту декоративных пятен. Наконец, Кастаньо возрождает один прямо готический пережиток: архитектуру в «Тайной вечере» он изображает одновременно изнутри и снаружи, показывая черепичную крышу того здания, в котором сидят апостолы.

Уже фреска «Тайная вечеря», если ее сравнить, например, с «Распятием», кажется неспокойной, лишенной статического равновесия. Еще более это относится к последним работам Андреа дель Кастаньо. В каждом последующем произведении мастера возрастает и внутреннее и внешнее беспокойство, язык чувств становится все выразительнее. 1456 годом датирована фреска Кастаньо, которая изображает конный портрет флорентийского кондотьера Никколо да Толентино и которую мастер выполнил для собора в пару к аналогичной фреске Паоло Уччелло. Отметим ее главные особенности — сравнительно простой, но массивный постамент, спокойного, почти неподвижного всадника; его конь поднимает только переднюю ногу — то есть почти стоит; лицо всадника почти скрыто тенью. Во фреске Андреа дель Кастаньо больше динамики, пестроты и экспрессии. Во-первых, постамент стал гораздо легче, более раздроблен на составные элементы и вместе с тем богаче в орнаменте; прибавились фигуры двух обнаженных юношей с гербами. Далее — конь теперь определенно двигается, поворачивает голову, раздувает ноздри, но и сам всадник полон движения, порыва вперед, в его одежде и головном уборе больше пышности, и его плащ развевается по ветру. С другой стороны, в своем перспективном построении Кастаньо, несомненно, более последователен. Он так же, как и Паоло Уччелло, избирает точку зрения снизу вверх. Но в то время как Паоло Уччелло применяет эту точку зрения только для постамента, Кастаньо выдерживает ее и в статуе кондотьера, которая точно так же видна снизу вверх, явно сокращается в пространстве. Наконец, впечатление динамики во фреске Кастаньо усиливается благодаря тому, что свет падает теперь справа, навстречу движению, и, ударяя в голову лошади и лицо всадника, моделирует их формы крепкими тенями. В целом фреска Кастаньо по сравнению с Уччелло более реалистична, хотя и в ней чувствуется готический дух.

Сходные моменты можно отличить во фреске «Троица» во флорентийской церкви Сантиссима Аннунциата. Первоисточником для композиции Кастаньо послужила «Троица» Мазаччо в Санта Мария Новелла. Но какое огромное различие между величавым спокойствием и иератической строгостью Мазаччо и возбуждением, почти экстазом святых у Кастаньо. Отметим, что «Троица^» передана во всей полноте оптической иллюзии — крест с телом Христа изображен в сильнейшем ракурсе. Но что еще удивительней — прием совершенно небывалый до сих пор в итальянской живописи, — святые женщины поставлены к зрителю так, что их головы видны в уходящем профиле. И эта субъективность оптической иллюзии и эмоциональная насыщенность образов Кастаньо резко противоречат принципам классического стиля, воплощенным во фресках капеллы Бранкаччи. В конце своей деятельности Кастаньо отходит от художественных предпосылок своей юности и предвосхищает то направление во флорентийской живописи второй половины кватроченто, которое можно назвать «второй готикой^» и которое наиболее ярко воплощено в творчестве Боттичелли. Действительно, нельзя иначе, как боттичеллиевским, назвать предсмертное произведение Андреа дель Кастаньо — «Давид^» в собрании Уайднера в Филадельфии: с его странным форматом, с его возбужденным, грациозно изломанным движением, развевающимися черными прядями волос, кроваво-красной одеждой на темно-синем фоне и совершенно иррациональным замыслом — праща с камнем еще в руке Давида, он еще готовится замахнуться, но отрубленная голова Голиафа уже лежит у его ног. Начав крайним реалистом, Андреа дель Кастаньо кончает почти мистиком.