— Здесь королевская квартира, так? — офицер был явно молод, наверное, капрал.
— Так.
— Укажите, пожалуйста, комнаты короля, — попросил офицер.
— Весь мой дом и все, что в нем, к услугам Его величества, — возразил Онюховский, разводя театрально руки в стороны. Но офицер лишь смущенно улыбнулся:
— О, нет! Для него довольно и одной комнаты. И две комнаты прошу я для канцелярии, для королевского министра и для двух адъютантов. Это все.
— Распоряжайтесь, как вы знаете! — отвечал радушный хозяин и вновь повторил свое:
— Mein ganzes Haus gehört zum Majestät (Весь дом мой принадлежит Его величеству — нем.)!
И тут же Онюховский отвлекся от молодого офицера, увидав входящего оршанского князя Миколу Кмитича. Вот это сразу видно — офицер! В ярком желтом мундире и желтых же лосиных перчатках, в черной блестящей кирасе с золотистым декором на груди, в синих, красиво сочетающихся с желтым камзолом штанах и по ноге подогнанных новых ботфортах… На боку позвякивала широкая сабля, на голове красовалась черная треуголка с белым галуном по краю…
— О! Микола! Нарещце (Наконец-то — пол.)! — потеряв интерес к шведскому офицеру, крикнул Онюховский, с распростертыми объятиями направляясь к Миколе. — Скажи, любый мой, хоть ты, скоро ли король прибудет, чтобы встретить его как подобает у крыльца?
Онюховский старательно говорил при посторонних по-польски, пусть это получалось и со скверным акцентом, а порой и с ошибками в грамматике…
Кмитич смущенно кашлянул в желтую лосиную перчатку, сделав страшные глаза.
— Sie haben ihn bereits getroffen (Вы его уже встретили — нем.), — сказал Микола тихо, но нарочно по-немецки, кивнув головой в сторону молодого офицера.
— Ich bin der Kӧnig (Верно, я король — нем.), — согласился тот…Они был Карлом XII, королем Швеции… Челюсть Онюховского отвисла, он не смог проронить от удивления ни слова, лишь стал разводить руками, показывая Карлу, куда пройти.
Микола рассмеялся. Захихикали и все три дочери Онюховского, стоявшие тут же. Микола как раз остановился напротив них и с любопытством повернулся в сторону юных девушек.
— А вы, как я понял, дочки пана Онюховского? — спросил он по русско-литовски, без всякого этого церемониального польского языка.
— Так! — ответила самая младшая. — А пан также литвин?
— Так, — в тон ей улыбнулся Микола, переводя взгляд на старшую дочь Онюховских — Феклу. Про такую знакомые ему иностранцы сказали бы: типично славянская красота — негромкая, но теплая и притягательная. Но Микола бы возразил: нет, таковых «славянских» лиц он не встречал ни в Польше, ни в Чехии, ни в Руси, где, впрочем, свои особенные неповторимые красавицы есть. Старшая дочь Онюховских являла собой именно тот сугубо местный тип девичьей красоты, который более нигде не встречается либо встретить его очень нелегко… У Феклы было слегка смуглое лицо, волосы цвета льна, тонкий аккуратный носик, аспидно-серые глаза под черными, словно крылья стрижа, бровями… Ее лицо нельзя было назвать лицом яркой красавицы, как можно было бы сказать про Аврору Кенигсмарк, но что-то ужасно притягательное, милое и женственное было в этой молодой девушке… И мягкая застенчивая улыбка… Несмотря на то, что Онюховские являлись типичными литвинскими провинциалами, их старшая дочь была одета не хуже всех остальных литвинских и польских молодых дам: длинная белая коленкоровая кофта до колен, с фалдами и с узкими рукавами; корсаж состоял из шнуровки, с черными лентами накрест, как в швейцарском женском костюме. Белая верхняя исподница до колен была обшита фалдами и, между ними, одной широкой черной лентой. Свои пахнущие свежестью волосы Фекла убрала в модную прическу с буклями, без всякой припудровки… Черные туфли украшали пряжки и высокие красные каблуки — как у виленских модниц, если в несчастной Вильне еще кто-то следил за модой…
— А вас зовут…
— Фекла, — сделала реверанс девушка, — а вы пан Микола Кмитич из Орши, верно?
— Верно, — кивнул он ей в ответ, — только вот в Орше сейчас московиты. Я бездомный, — он усмехнулся, — хотя в Менске маентак есть, но и его разграбили.
Вспомнив Оршу, Микола нахмурился. Ему недавно переслали копии «протестаций» оршанских шляхтичей, в которых указывалось, что «войска царя московского, которые размещались в Оршанском повете, учиняли разные грабежи, наезды, побои, убийства… Драгуны, казаки и калмыки не только деньги, но золота и серебра позабирали, господаря били, спрашивая о деньгах, а потом под конвоем до своего обозу забрали»…
Но что он мог со всем этим поделать? Ничего! Разве что уговорить Карла идти на Оршу… Однако куда идти армии, решал лишь сам Карл. И никому не говорил до самого отправления.
— А этот молодой офицер, значит, и есть тот самый страшный король, о котором так много пишут и говорят? — спросила Фекла… Голос у девушки был приятный и чуть грудной, несколько не сочетающийся с ее инфантильной внешностью молодой девчинки. Миколе ужасно понравился этот голос, словно вода, бьющая из земных недр крыницей, освежает засохшие от жажды уста. При этом Фекла несколько необычно артикулировала слова губами, словно старалась выговорить чужеземные сложные для произношения фразы… И вот когда она говорила так, то хорошо просматривались ее белые как сахар ровные зубы… Микола даже вздрогнул, поймав себя на том, что не отрываясь смотрит Фекле на ее красивый подвижный рот…
— А что, разочаровал вас король своей внешностью? — спросил Микола, смущенно улыбнувшись Фекле.
— Нет, очень даже милый и скромный хлопец, — засмеялись ее светло-серые глаза, — он тут напугал весь свет, а сам смирен, как ягненок.
— Это верно, — кивнул Кмитич, — но если бы видели, как бесстрашно этот ягненок бросается с саблей на врага и ведет за собой вперед солдат, то так бы не говорили. Хотя верно… В быту он скромен, прост и даже застенчив. Но пройдемте! Чего мы тут встали?
Заговорившись с дочкой Онюховских, Микола не заметил, как все уже прошли в гостиную, оставив внизу лишь их одних…
Через час приехали две коляски и два крытых фургона с королевскими людьми. С этим обозом прибыли министр и другой адъютант. Используя Миколу в качестве переводчика, мать Феклы стала расспрашивать камердинера, какое кушанье король более любит.
— Всякое жареное мясо, свинину и дичь, — отвечал камердинер, — из зелени он предпочитает шпинат, а из приправ петрушку и руту. Свежих фруктов теперь нет, но если у вас есть лимоны, положите перед ним на столе. Король очень любит их.
— А вино? — спросила пани Онюховская.
— Никакого, — был краткий ответ, — король не пьет даже пива. Он пьет одну воду. Ну и молоко любит тоже.
Обед был готов в два часа, и пани Онюховская вновь спросила у камердинера, на сколько особ прикажет король накрывать стол. Камердинер доложил королю, а потом объявил, что король будет обедать за одним столом со всем семейством. Это Онюховских очень обрадовало, но Казимир лишь сожалел, что нет его сыновей, которые находились в Вильне, в школе.
За столом Микола заметил, что Фекла пристально рассматривает Карла, который, похоже, не обращал ни на кого внимания. Девушки, даже красивые, вновь не вызывали у него интереса. Карл с аппетитом ел, нахваливая голову дикого кабана, блюдо, что хозяйка по-французски называла la hure в студне. Во время обеда Карл расспрашивал
Онюховского о положении края, о настроении людей. При этом явно осмелевшая пани Онюховская вновь дала волю своим накопившимся обидам.
— Ох, ясновельможный пан круль! — всплеснула женщина руками. — Воруют нас все! И ваши, и московиты! Даже наши собственные шляхтичи, те, кто за Станислава, и те, кто за Августа, ведут себя одинаково, не лучше, обдирая нас до нитки. Ну а пуще всего, конечно, беспокоят казаки и калмыки московские. Эти бестии — сущие разбойники!
Карл покачал головой, сказав при этом по-русски:
