В это самое время Микола Кмитич занимался своим батальоном и сортировал швейцарских пленных солдат.

Генерал Георг Огильвий

— Что это за стрельба? — удивился он, заслышав пальбу и крики со стороны саксонских пленных. Оршанский князь быстро направился туда и в бледно-желтом свете факелов с ужасом увидел, как каких-то пленных солдат тут же, перед строем расстреливают выстрелом в голову. Когда Кмитич подбежал вплотную, то его взору открылась зловещая картина: на оранжевом от падающего света факелов снегу лежало около двух сотен человек, одетых в мундиры, вывернутые красной подкладкой наружу Вокруг голов убитых солдат снег чернел, пропитанный кровью.

— Что здесь произошло? — Кмитич в ужасе взирал на сцену чудовищной бойни. Саксонские пленные испуганно жались друг к другу, уже не будучи больше уверенными, что и с ними обойдутся по-христиански.

— Из-за этих азиатских схизматов я лишился почти трех сотен солдат! — надменно отвечал Реншильд. Кмитич побледнел. Ему стало плохо.

— Вы с ума сошли, генерал! Это же пленные! Это же люди, в конце концов… Вы… мясник, а не военный!

— Что?! — еще не отошедший от азарта боя Реншильд схватился за шпагу. Выхватил шпагу и Микола. Они даже успели скрестить клинки, прежде чем бросившиеся офицеры оттащили их друг от друга.

— Я обязательно напишу о вас рапорт! — в гневе кричал Микола, пока два крепких шведа держали его за руки…

Взбешенный жестоким обращением с пленными Кмитич тут же отписал жалобу Карлу и повез ее лично к королю под Гродно. Карл был полностью на стороне Кмитича. Реншильду вынесли строгое предупреждение.

— Расстрела были достойны лишь те солдаты, что быстро сдались в плен и повернули оружие против своих! — отчитывал генерала Карл. — А мужественное сопротивление есть повод восхищения даже врагом! Как могли вы допустить такую дикую, недостойную христианина расправу над пленными врагами, которым должны были отдать почести за их мужество? Вспомните Нарву, генерал! Разве я так вел себя с пленными русскими гвардейцами, которые также до последнего оборонялись?

Карл Густав Реншильд

Всегда надменный и гордый Реншильд сейчас смотрел в пол. Пятидесятипятилетний немец стоял, словно провинившийся мальчишка, перед двадцатитрехлетним шведом.

— Я полностью виноват, Ваше величество, — глухо отвечал генерал, — готов понести любое наказание и попросить прощение у господина Кмитича.

— Реншильд совершил преступление! — говорил Карл, сердито заложив руки за спину, обращаясь ко всем своим генералам, коих собрал по случаю дела Реншильда. — Господин Карл Густав Реншильд пошел против протестантской морали, нарушил рыцарскую честь и учрежденный мной кодекс отношения к плененному врагу, у которого также есть права! Я понимаю, за преступления московитов в Лифляндии и Эстляндии многим хочется поквитаться с ними! Но имейте в виду, что солдат есть солдат. Закон есть закон. Правила и воинские инструкции есть правила и их пока никто не отменял! А пленный солдат врага, любого врага, что саксонца, что поляка, что московита, находится под охраной Вашего королевского величества короля Швеции. Я ответственен за них. Реншильд не только свой мундир опозорил, но и мой.

Генералы согласно кивали своими пышными белыми, бурыми и рыжими париками, Реншильд пристыженно разглядывал кончики своих сапог. В свое оправдание он говорил, что воевал-де с московитами их же методами, что для забитого крепостным правом рабского московита казнь — это лучшее устрашение и, таким образом, почти стопроцентная вероятность, что он впредь не будет воевать против Швеции.

— Позволю с вами не согласиться, — усмехнулся на оправдательный лепет Реншильда Карл, — под Нарвой в ряды нашей армии влилось до десяти тысяч русских Новгорода, Пскова и других городов и деревень. Пойдут ли они опять записываться в наши ряды, когда узнают, как вы разделались с их единоплеменниками? Кого вы, генерал, напугали своими расправами? Кому сделали хуже?

Реншильд вновь краснел, не зная, чем ответить… Впрочем, публичная порка Реншильда окончилась ничем. Генерал отделался лишь устной экзекуцией. Карл не стал строго наказывать своего генерала, которым, тем не менее, все же был нескрываемо доволен, ибо все было похоже на то, что генерал Реншильд окончательно разгромил и вывел из игры королевского кузена Фридриха Августа, уничтожив его армию наголову. В военном плане больше недоволен Карл был как раз самим собой. Репнина с Огильвием шведский король проворонил. Пока он «летал» со своей «синей ратью» то на запад, то обратно на восток, во второй половине марта, уже под командованием Меньшикова, московиты, оставив в городе до девяти тысяч мертвых своих солдат, ночью тихо покинули Гродно и ушли через Неман в Брест. Шведы не смогли организовать плотной блокады, из-за нехватки продовольствия и людей, и 7 февраля им пришлось отодвинуться к местечку Желудек. Именно тогда у царской армии появилась возможность улизнуть. 27 февраля Петр приказал Огильвию выводить армию по направлению Брест-Киев. Царь предписывал воспользоваться весенним ледоходом, половодьем и переправиться на левый берег Немана, уходя к Киеву, прикрывшись болотами Полесья. Но аккуратный и осмотрительный немец Георг Огильвий медлил с выполнением приказаний царя об отводе своей истерзанной армии, боялся рисковать, все еще ожидая прихода саксонских войск Фридриха и продолжения совместных действий. Петр торопил Огильвия, нервничал, даже не догадываясь, скольких трудов стоило дисциплинированному во всем немецкому фельдмаршалу сдерживать своих солдат от грабежей гродненчан, от смертельных драк между солдатами различных национальностей из-за куска хлеба или бутылки вина… Когда же Петру доложили о разгроме Августа под Фрауштадтом и стало ясно, что никаких саксонских войск фельдмаршал Огильвий уже не дождется, то раздраженный бездействием немца царь прислал в Гродно решительную директиву с требованием немедленно уходить.

Маневр был рискованным, но все же рассчитан верно: у армии Огильвия и Репнина был постоянный мост через Неман, а у шведов только временный у местечка Орле. А тут в свои права вступил первый весенний месяц сакавик. Грязные, мутные потоки зашумели по оврагам, то очищая землю от прошлогоднего хлама, то унося плодородную почву и губя деревья. Желтые ручьи со всех концов побежали в Неман. Тесно стало старому Неману под ледяным панцирем, треснул лед, и вот уже пошли по реке льдины. Подхваченные быстрым течением огромные глыбы льда, сталкиваясь, переворачиваясь, кроша друг друга, смели и легкий временный мост шведов. Случилось это 23 марта.

— Самое время! — сказал тогда Огильвий, осматривая со стены города, как лед белыми бесформенными плотами движется по темно-серой воде. Как истинный литвин, немецкий фельдмаршал «долго запрягал, но быстро повез». Тут же был дан приказ спешно готовиться к переправе. Предварительно заслали человека к казакам Мазепы, чтобы те как могли отвлекали шведов. Казаки, мало уступавшие численностью шведской армии — их тут собралось до четырнадцати тысяч, — и раньше то и дело тревожили лагерь Карла, ну а нынче, в ночь на 24 число, они безостановочно подскакивали на своих горячих конях к укреплениям шведского войска, стреляли в темноту, вызывали на себя огонь и тут же ретировались, появлялись вновь, вновь убегали и вновь наскакивали… Ну а в это время под покровом ночи московские войска бегом, поддерживая либо неся на себе больных и раненых, перешли на другой берег Немана и начали быстро уходить от города, превратившегося для них в мышеловку. В самом Гродно Огильвий оставил лишь небольшую партию немецких драгун под командованием уроженца Силезии бригадира Максимилиана Генриха Мюлленфельза. Ему был дан строгий приказ разрушить мост, как только Огильвий и Репнин переправятся.