В первый день марта вместе с праздником Гуканне весны шведский король вошел в Вильну, вошел без боя, в распахнутые настежь ворота, но вошел как в город своих врагов саксонцев и их союзников Огинских и Кароля Радзивилла. Вильну с ее тридцатью храмами и двадцатью монастырями, двумя замками и семинариями католиков и православных униатов, ее восемью госпиталями и четырьмя типографиями, семью воротами и предместьями занял корпус под начальством немецкого генерала кригс-комиссара Ехана Альдерштейнау. И уже 3 марта Магнус Стенбок докладывал Карлу:

— Ваше величество, местная рада Вильны, купцы, хотят перейти под протекторат Швеции. К союзу со Швецией склоняется много шляхты из Руси… Артикул под номером 1926 назначил шведскую Ригу единым морским портом для ВКЛ, Украины, Пруссии и Курляндии.

16 марта в город торжественно въехал Казимир Сапега. У него чесались ладони, чтобы отомстить ненавистным Огинским и Вишневецким… Вновь столица Княжества запылала огнем пожаров. Поджогами занялся сам Казимир Сапега, сжигая дома своих «хатних ворагов»… Особенно ярко пылали королевский дворец, палаты королевы Барбары Радзивилл и Митрополитальный собор. От огненного жара деревянные детали обращались в золу, кирпичи плавились и крошились, стены обрушивались, и вскоре на месте величественных будынков торчали лишь жалкие руины… Карл же повел свою армию к следующему крупному городу Литвы, в Гродно…

Разорение Вильны возмутило Миколу Кмитича. Его полк стоял в городе, и все было спокойно, но уже покинув Вильну, оршанский князь узнал, что столица горит, а некоторые здания взорваны… Он понимал, что в том есть большая вина самих его соотечественников, в частности, Вишневецкого, и все-таки… «Нужно срочно выводить Литву из войны, куда ее втолкнул Кароль Станислав с такими же идиотами, как сам! — сердито думал Микола. — Нужно убедить Карла, что Литва — это еще не Вишневецкий и Огинский…» Микола добился аудиенции у короля и с возмущением изложил. Карлу все свои соображения по поводу разорения Вильны… Король спокойно выслушивал оршанского князя, сидя за столом и расписываясь в бумагах, кои надлежало отослать в Швецию. Рядом стоял генерал Стенбок. На столе перед Карлом на блюде лежали куски свежего хлеба, а в высоком стакане белело молоко. Стенбок, внимательно выслушав претензии Миколы, не менее пылко стал отвечать, выполняя, видимо, функции королевского секретаря:

— Идет война, пан Кмитич! И не мы ее начали, а ваше государство! Короля с самого начала не могли не тревожить странные и противоречивые отношения Августа с Речью Посполитой, где Фридрих Август выступал в непростой роли самопровозглашенного короля… Август начал войну против Швеции даже не как король Польши и Литвы, но как курфюрст Саксонии, полагали мы, с саксонским же войском! Поляки и литвины его не поддержали. Но сейчас литвины, по крайней мере, часть их, его поддерживают! Ваш друг Радзивилл тоже! Его города и имения — это города и имения врага! И теперь, когда саксонские войска разбиты и отступили на территорию Польши, шведская армия не может их преследовать? Но ведь как не преследовать войска своего противника, пан Кмитич? А поляки, умоляя, чтобы мы не вторгались в Польшу, даже не дают никаких гарантий, что и впредь их территория не будет использована как база для саксонских войск! Проклятие! Мне и королю тоже жаль Вильну, но ваши сами виноваты, что вышли с оружием против нашего войска. Зачем? Все происходит по строгим, но жестоким правилам войны, господин Кмитич, которые даже король не в силах изменить. В нас стреляют — мы стреляем. Нас пытаются разбить — мы отвечаем контратакой. Вот вы лично что-нибудь сделали, чтобы Август ушел с трона? Вы сделали что-нибудь, чтобы Вишневецкие и Огинские не воевали со Швецией и против своих же многих земляков?

Нет, вам король благодарен за вашу поддержку и мужество, вы многое сделали на самом деле, но и от короля вы просите слишком многое. А он всего лишь ведет войну, которую не начинал, но ведет ее правильно и лучше своих врагов. Не мы выбрали себе врагов, а враги выбрали нас! Теперь они должны ответить, и они отвечают за свое поведение! Мы взрываем не города литвинов, а укрепления непосредственных противников, чтобы уничтожить стратегические объекты врага!

«Ах вот зачем Карл приказал взорвать крепость Кокенгаузена! — подумал оршанский князь. — Как стратегический объект противника! И вновь непонятно — ведь этот объект уже достался Карлу! В чем тогда он лучше московитов? И почему он молчит, а отвечает лишь один Стенбок?»

Оршанский князь вопросительно посмотрел на Карла. Тот молча кивал, как бы соглашаясь с генералом, продолжая неторопливо перекладывать бумаги.

Микола опустил голову. В принципе, Стенбок на его вопросы и возмущения говорил пусть и жестко, но, в принципе, по делу, и крыть его слова было абсолютно нечем. Тем не менее, вопросы были. Кмитич уже более не видел железной справедливой логики в действиях и решениях короля Карла. Зачем его армия идет вглубь Литвы, оставляя беззащитной Прибалтику, где, после отказа Карла заключить мир с Петром, вновь активизировалась армия царя? Зачем не приняли мир от Московии? В последние дни 1701 года, дождавшись ухода Карла из Курляндии и Лифляндии, в финскую Ингерманландию вновь вторглись московиты и на сей раз одержали свою первую победу под Эрестфере, где командовал немецкий генерал Шлиппенбах. Почему Карла это ничуть не волнует? Зачем воевать за границей, когда в пределах твоего королевства вновь захватчики? Но молодой король вел себя так, будто дела Прибалтики его больше не занимали, а интересует лишь один Фридрих со своей недобитой армией. Этого всего Микола понять никак не мог. «Впрочем, если королю плевать на собственную Прибалтику, то зачем и мне забивать этим себе голову? — подумал Микола. — У меня своя страна страдает, надо собственные города уберечь…»

— И последний вопрос, Ваше величество, — уже более спокойно сказал Микола, доставая медаль, которой его недавно наградил сам Карл за победы под Нарвой и Ригой. На одной стороне этой позолоченной серебряной медали был изображен «Шведский Геракл», раскалывающий палицей головы трехголового Цербера, — так изображалась борьба с датско-московско-саксонским Северным союзом. На второй стороне, с гордым профилем Карла XII, красовались латинские слова «GLORIA SVECORUM» («Слава Швеции»).

— Вот, медаль, — застенчиво усмехнулся Микола. — Шведский Геракл бьет трехголовое чудовище, датско-московско-саксонское. Обратите внимание, не литвинское и не польское. И вот завтра-послезавтра мы вступим в мой город Гродно. Его недавно стали называть второй столицей Великого Княжества Литовского. Не дай Бог, на нас еще раз нападет хоругвь этого полоумного Вишневецкого. И что? Вы так же взорвете Гродно, как Кокенгаузен, как вражеский город? И мое имение взорвете как стратегический объект неприятеля? В чем мы лучше Петра, в таком случае, Ваше величество?

Карл отложил бумаги, взглянул своими яркими, сапфиристыми глазами на Кмитича, встал со своего раскладного стула, подошел к Миколе, дружески положил ему руку на плечо.

— Мой добрый князь Кмитич, — улыбнувшись, произнес король, — вы чертовски правы! С городом Вильно мы погорячились, дав волю Казимиру Сапеге. И в самом деле, чем мы тогда лучше московского царя?! Я вам обещаю, что такого больше не повторится и ни один город больше не сгорит, ни ваш Гродно, ни какой-либо еще!

— Благодарю вас, Ваше величество, — Микола поклонился ниже обычного. Этих слов он и ждал.