Перспектива того, что высшие религии могут безвозвратно утратить свое влияние на человечество, не предвещает ничего хорошего. Ибо религия — одна из неотъемлемых способностей человеческой природы. Когда люди лишены религии, безнадежные духовные обстоятельства, в которых они тогда оказываются, могут побудить их к тому, что они станут извлекать крупицы религиозного утешения из самых дурных пород. Классическим примером этого является та поразительная метаморфоза, в результате которой религия махаяны как по волшебству появилась из отталкивающе безличной философии, явившейся первой попыткой учеников Сиддхартхи Гаутамы сформулировать суть миссии Будды. В вестернизированном мире XX столетия христианской эры начальную стадию подобного же превращения материалистической философии марксизма можно различить в русских душах, которых лишили их традиционной религиозной пищи.

Когда буддизм превратился из философии в религию, то высшая религия явилась счастливым исходом. Однако если высшие религии изгоняются с поля сражения, то следует опасаться, что образовавшийся вакуум будет занят низшими религиями. В отдельных странах неофиты новых светских идеологий фашизма, коммунизма, национал-социализма и тому подобных стали настолько сильны, что смогли захватить в свои руки правительственную власть и навязать другим свои учения и обычаи при помощи безжалостных преследований. Однако подобные ужасающие примеры вторичного появления древнего почитания человеком самого себя под защитой корпоративной власти не дают представления об истинном масштабе распространения этой болезни. Самым серьезным симптомом явилось то, что в считающих себя демократическими и христианскими странах четыре пятых религий из пяти шестых населения теперь практически исповедовало первобытный языческий культ обожествленного общества, скрывавшийся под возвышенным именем патриотизма. Кроме того, этот корпоративный культ своего «я» был далек как от того, чтобы быть единственным reuenant[464], так и от того, чтобы быть самым первобытным из этих навязчивых призраков. Ибо все сохранившиеся примитивные общества и все едва ли менее примитивные крестьяне незападных цивилизаций, составляющие три четверти ныне живущего человечества, были мобилизованы в ряды непомерно раздутого внутреннего пролетариата западного общества. В свете исторических прецедентов, наследственные религиозные практики, в которых толпы простых новобранцев будут продолжать искать удовлетворения своим собственным религиозным потребностям, по-видимому, найдут свой путь в пустые сердца искушенных хозяев пролетариата.

Исходя из этого, можно сказать, что окончательная победа науки над религией оказалась бы гибельной для обеих сторон. Ибо разум, так же как и религия, является одной из неотъемлемых способностей человеческой природы. В продолжение четверти тысячелетия, предшествовавшей августу 1914 г., западного ученого поддерживало наивное убеждение в том, что он должен лишь продолжать производить все новые и новые открытия, и тогда мир будет становиться все лучше и лучше.

Однако убеждению ученого повредили две основные ошибки. Во-первых, он ошибся, приписав относительное благополучие XVIII и XIX столетий западного мира своим собственным достижениям. Во-вторых, он ошибся, предположив, что это недавно достигнутое благополучие сохранится и в дальнейшем. Совсем близко была не Земля обетованная, а «Бесплодная земля»[466].

Дело в том, что господство над нечеловеческой природой, дарованное наукой, является несравненно менее важным для человека, нежели его отношения с самим собой, со своими собратьями и с Богом. Человеческий интеллект никогда бы не имел никакого шанса сделать человека господином мира, если бы дочеловеческий предок человека не был бы наделен способностью стать социальным животным и если бы первобытный человек не возвысился до этой духовной возможности настолько, чтобы научиться тем зачаткам социальности, которые являются необходимыми условиями для выполнения совместной, совокупной работы. Интеллектуальные и технические достижения человека были важны для него не сами по себе, но лишь в той мере, в какой они заставляли его сталкиваться и преодолевать те нравственные проблемы, от решения которых он мог бы в противном случае продолжать уклоняться. Современная наука тем самым подняла нравственные проблемы глубокой важности, однако она не внесла и не могла внести какой-либо вклад в их разрешение. Самыми важными вопросами, на которые должен был ответить человек, были вопросы, по поводу которых наука ничего не могла сказать. Это был тот урок, который попытался дать Сократ, когда он отказался от изучения физики, чтобы достичь общения с духовной силой, наполняющей Вселенную и управляющей ею.

Теперь мы в состоянии увидеть то, что требуется от религии. Она должна быть готова к тому, чтобы передать науке все области интеллектуального знания, включая даже те традиционно считавшиеся религиозными области, в обосновании прав на которые наука смогла преуспеть. Традиционное господство религии над интеллектуальными сферами было исторической случайностью. Религия выигрывала в той мере, в какой она расставалась с властью над этими сферами, поскольку управление ими не было частью ее собственной деятельности, заключавшейся в том, чтобы привести человека к его истинной цели поклонения Богу и вхождения в общение с Ним. Религия, бесспорно, выиграла, оставив науке интеллектуальные области астрономии, биологии и остальные утраченные области, которые мы уже перечисляли. Даже сдача психологии, какой бы мучительной она ни показалась, смогла стать столь же благотворной, сколь и мучительной, поскольку сняла с христианской теологии некоторые из тех антропоморфных покровов, которые оказались в прошлом самыми сильными преградами между человеческой душой и ее Создателем. Если бы в этом удалось преуспеть, то наука, до сих пор лишавшая душу Бога, несомненно, еще на один шаг приблизила бы душу к бесконечно удаленной цели ее пути.

Если бы религия и наука смогли достичь смирения и сохранить самоуверенность в тех сферах, где для каждой из них самоуверенность и смирение соответственно поменялись бы местами, то они смогли бы оказаться в состоянии, благоприятном для примирения. Однако благоприятное расположение чувств не заменит действия. Если примирения и можно достичь, то враждующие стороны должны искать его через некоторые совместные усилия.

В прошлом это осознали участники столкновения между христианством и эллинской философией и участники столкновения между индуизмом и индской философией. В обоих этих столкновениях конфликт был приостановлен благодаря акту примирения, придавшему богословское выражение религиозному обряду и мифу в философских понятиях. Однако, как мы видели, эта линия поведения в обоих случаях явилась заблуждением, основанным на ложно поставленном диагнозе отношений между духовной и интеллектуальной истинами. Он основывался на ошибочном предположении о том, что духовная истина могла бы быть сформулирована в интеллектуальных понятиях. В вестернизированном мире XX столетия было бы хорошо предостеречь сердце и разум от этого безуспешного эксперимента.

Даже если бы и оказалось возможным отказаться от классической теологии четырех ныне живых религий и заменить их новомодной теологией, выраженной на языке современной западной науки, успешное выполнение этого tour de force (дела необычайной сложности) явилось бы просто повторением предыдущей ошибки. Научно сформулированная теология (если бы таковую можно было бы себе представить) оказалась бы столь же неудовлетворительной и недолговечной, сколь и философски сформулированные теологии, которые, подобно мельничным жерновам, висели на шеях буддистов, индусов, христиан и мусульман в 1952 г. Она была бы неудовлетворительной, поскольку явилась бы одной из заслуг интеллекта, который постоянно меняет свою точку зрения и отбрасывает предшествующие выводы.