Мы выбрали иллюстрацию из материальной сферы человеческой деятельности: пару последовательных технических ответов в отдельном ремесле на пару вызовов, первый из которых был военно-политическим, а второй — социально-экономическим. Однако принцип «вызова-и-ответа» — это всегда один и тот же путь подъема вверх или спуска вниз, является ли он вызовом пустых желудков, умоляющих хлеба, или вызовом голодных душ, страстно желающих Бога. Как бы то ни было, вызов — это всегда свобода выбора, предлагаемая человеческим душам Богом.

В настоящей части данного «Исследования» мы пытаемся проникнуть во взаимоотношения между Законом и Свободой в истории. И если мы теперь вернемся к нашему вопросу, то обнаружим, что уже получили ответ. Как Свобода относится к Закону? Наши данные говорят о том, что человек не живет только по одному закону. Он живет по двум законам, и один из них — это закон Бога, который является самой Свободой под другим, более понятным названием.

«Закон совершенный, закон свободы»^{157}, как называет его апостол Иаков в своем Послании, это также закон любви. Ибо человеческая свобода могла быть дана человеку только Богом, который непосредственно является любовью, и этот Божественный дар может быть использован человеком для свободного выбора жизни и добра, а не смерти и зла, только в том случае, если человек со своей стороны достаточно любит Бога, чтобы, движимый этой ответной любовью, он поручил бы себя Богу, сделав Божью волю своей собственной.

«История… кроме всего прочего, есть зов, призвание, Божий промысел, который должны услышать и на который должны ответить свободные люди, короче говоря, взаимодействие Бога и человека»^{159}. Закон и Свобода в истории оказываются одним и тем же в том смысле, что человеческая свобода оказывается законом Бога, который то же самое, что любовь. Однако этот вывод не дает решение проблемы, поскольку, отвечая на первоначально поставленный вопрос, мы поднимаем новый. Сделав вывод о том, что Свобода тождественна с одним из двух Законов, мы подняли проблему того, в каком отношении эти Законы стоят друг к другу. На первый взгляд, ответ, по-видимому, состоял бы в следующем: Закон Любви и Закон подсознательной человеческой природы, которые явно входят в сферу человеческих действий, не только различны, но противоположны и даже несовместимы. Закон подсознания держит в подчинении души, которые Бог призвал к Себе в свободные соработники. Чем более детально мы сравним два этих «закона», тем, по-видимому, будет шире нравственная пропасть между ними. Если мы оценим Закон Природы по нормам Закона Любви и посмотрим сквозь призму Любви на все, что сделала Природа, то увидим, что это очень плохо.

Один из выводов, которые сделали свидетели морального зла во Вселенной, заключается в том, что эта комната ужасов не может быть созданием какого-либо Бога. Эпикурейцы утверждали, что она является непреднамеренным следствием беспорядочного скопления неуничтожимых атомов. С другой стороны, христиане оказались вынужденными выбирать между двумя альтернативами, обе из которых приводили в мучительное смущение: или Бог, который есть Любовь, должен быть создателем явно нездоровой Вселенной, или Вселенная должна быть создана другим Богом, который не есть Бог Любви.

Еретик Маркион[703] в начале II в. и поэт Блейк[704] в начале XIX в. христианской эры приняли последнюю из этих альтернатив. Их решение этой нравственной загадки заключалось в приписывании творения богу, который не был ни любящим, ни любимым. В то время как Бог-Спаситель завоевывает души любовью, Бог-Создатель может лишь навязывать закон и налагать дикие наказания за формальное нарушение его. Этот мрачный бог-надсмотрщик, которого Маркион отождествлял с моисеевским Яхве и которого Блейк называет Уризеном и уменьшительным именем Нободедди, был бы достаточно плох, если бы компетентно выполнял свой долг в соответствии со своими ограниченными правами. Однако общеизвестно, что ему не удается это делать, и его неудача должна быть вызвана или некомпетентностью, или злобой. Очевидно, что не существует какой бы то ни было разумной связи между грехами мира и страданиями в мире.

Хотя Маркион стоял на твердой почве, утверждая, что творение связано со злом, его доводы в отрицании того, что творение каким-то образом связано с добром и любовью, оказались слабыми, ибо истина состоит в том, что Божественная любовь есть источник человеческой свободы и что свобода, данная творению, открыла двери греху. Каждый вызов можно рассматривать одинаково: и как вызов со стороны Бога, и как искушение от дьявола. Оправдание Маркионом любви Бога ценой отрицания Его единства дальше от истины, чем оправдание Иринеем[705] тождественности Творца и Спасителя ценой отождествления друг с другом двух явлений Божества, которые, с человеческой точки зрения, морально несовместимы. Кроме того, доказательство христианским опытом истинности логического и морального парадокса поразительным образом было подтверждено современной западной наукой. Тяжелый труд по примирению двух непримиримых образов Бога, не дававший покоя умам святых и ученых, как заявляла, по крайней мере, одна школа современных западных психологов, уже не давала покоя подсознательной душе в предшествующей борьбе, в ходе которой первоначально развилась личность будущего святого и ученого на стадии раннего детства, когда во вселенной души будущее место Бога занимала мать находившегося в младенчестве ребенка.

«Как только младенец начинает… на втором году своей жизни проводить различие между собой и внешней реальностью, именно мать становится для него олицетворением внешнего мира и посредником влияний [этого мира] на ребенка. Однако она предстает перед его растущим сознанием в двух противоположных аспектах. Она выступает в качестве главного объекта любви ребенка и источника удовлетворения, безопасности и спокойствия. Но вместе с тем она выступает в качестве власти, главного источника силы, таинственным образом стоящей над ребенком и произвольно пресекающей некоторые из его побуждений, следуя которым его новая жизнь исследует внешний мир. Неудовлетворенность детских побуждений порождает раздражение, ненависть и деструктивные желания (то, что психологи обычно называют выражением агрессии), направленные на мешающую исполнению желаний власть. Однако эта ненавистная власть является также любящей матерью. Младенец таким образом сталкивается с основным конфликтом. Два непримиримых ряда побуждений направлены на один и тот же объект, и этот объект является центром ближайшей вселенной»^{161}.

Таким образом, согласно психологической теории, подсознательный конфликт раннего детства предвосхищает моральный конфликт, возникающий в зрелом возрасте в сознании. И в младенческой борьбе, как и в зрелой, духовная победа выигрывается духовной ценой. «Примитивная любовь побеждает примитивную ненависть, обременяя ее ношей первобытного чувства вины»^{162}. Психология таким образом подтверждает сделанный Иринеем христианский антимаркионитский вывод о том, что любовь и ненависть, праведность и греховность неразрывно связаны друг с другом посредством цепи творения: