Таким образом, распространенное теперь повсеместно западное общество держало судьбу всего человечества в своих руках в тот момент, когда собственная судьба Запада лежала под кончиками пальцев одного человека в Москве и одного человека в Вашингтоне, которые одним нажатием кнопки могли взорвать атомную бомбу.

Все эти факты заставили автора настоящей книги вынужденно подтвердить вывод, к которому он вынужденно пришел в 1929 г., о том, что исследование перспектив западной цивилизации является необходимой частью исследования истории в XX в.

Какова была предполагаемая средняя продолжительность жизни западной цивилизации в 1950 г.? На первый взгляд исследователь истории был бы склонен оценивать достаточно низко нынешние виды Запада на будущее, учитывая хорошо известную расточительность природы. Западная цивилизация как-никак одна из не более чем двадцати одного представителя данного вида. Разумно ли ожидать, что подвергающейся испытанию двадцать первой цивилизации удастся избежать неудачи, ставшей уделом всех остальных? Учитывая множество неудач, которые явились расплатой за каждый купленный дорогой ценой успех в предшествующей истории развития жизни на Земле, могло бы показаться маловероятным, чтобы в истории такого еще юного вида, как цивилизации, какой-либо представитель третьего поколения был бы назначен на роль нашедшего некий, еще не проторенный путь продолжения жизни и безграничного роста или же создал мутацию, которая произвела бы на свет новый вид общества.

Однако подобное умозаключение можно было бы вывести из опыта жизни не человеческого, а дочеловеческого уровня. Верно, что когда природа была вовлечена в процесс эволюции рудиментарных организмов, она, вероятно, создавала миллионы образцов, чтобы у нее был хотя бы ничтожный шанс добиться удачного попадания, которое бы породило новый и лучший образец. В процессе эволюции растений, насекомых, рыб и т. п. двадцать экземпляров, несомненно, были бы до смешного малым количеством для продолжения работы природы. Однако, конечно же, было бы непростительной ошибкой предполагать, что законы эволюции, неизбежные для развития животных и растительных организмов, столь же необходимым образом могут быть применены к таким всецело отличным «экземплярам», как человеческие общества, находящиеся в процессе цивилизации. Фактически, доказательство от расточительности природы в данном контексте вовсе не является доказательством. Мы привели его лишь для того, чтобы отклонить.

Остается пара эмоциональных априорных ответов на наш вопрос, которые мы должны рассмотреть, прежде чем продолжим исследование свидетельств самих цивилизаций. Два эмоциональных ответа взаимно противоположны, и автор данного «Исследования», родившийся в 1889 г., видел на протяжении своей жизни, как Запад начал возвращаться от одного из этих чувств к другому.

Предварительные войны (прелюдия) …… / … / … / 1667-1668[713] / … / 1911-1912[714]

ii) Всеобщая война …… 1494-1525[715] / 1568-1609[716] / 1672-1713[717] / 1792-1815[718] / 1914-1945[719]

iii) Передышка …… 1525-1536 / 1609-1618 / 1713-1733 / 1815-1848 / … /

iv) Дополнительные войны

(эпилог) …… 1536-1559[720] / 1618-1648 / 1733-1763[721] / 1848-1871[722] / … /

v) Всеобщий мир …… 1559-1568 / 1648-1672 / 1763-1792 / 1871-1914 / … /

Точку зрения, господствовавшую среди среднего класса Великобритании в конце XIX в., лучше всего можно передать, процитировав пародию, написанную двумя школьными учителями на экзаменационные сочинения школьников по истории и озаглавленную «1066 г. и тому подобное».

«История теперь заканчивается; следовательно, история конечна».

Это мировоззрение английского среднего класса эпохи fin-de-siécle[723] разделяли их современники — дети немецких и североамериканских победителей последнего круга современных западных войн. Получившие наибольшую выгоду в результате этой всеобщей войны 1792-1815 гг. к тому времени не больше своих английских «противников» подозревали о том, что современный век западной истории закончился лишь для того, чтобы начать постсовременный век, чреватый трагическим опытом. Они воображали, что для их блага нормальная, безопасная, приятная современная жизнь чудесным образом задержалась в неожиданно начавшемся безвременном настоящем. Чувство отсутствия времени, например, казалось, господствовало на протяжении шестидесятилетней викторианской эпохи, хотя в действительности случайный осмотр картин в популярном издании, выпущенном к «алмазному юбилею» правления королевы Виктории «Шестьдесят лет королевы», наводит на мысль о быстрой череде перемен в каждой области жизни — от техники до одежды.

К этому времени английские буржуазные консерваторы, для которых наступил золотой век, и английские буржуазные либералы, для которых он был совсем близко, конечно же, осознавали, что участие английского рабочего класса в процветании буржуазии ужасающе мало и что британские подданные в большинстве колоний и зависимых от Соединенного Королевства стран не пользуются благами самоуправления, которое является привилегией их сограждан в Соединенном Королевстве и в немногих других доминионах Британской короны. Однако это неравноправие либералы списывали со счетов как непоправимое, а консерваторы — как неизбежное. Их современники — граждане Соединенных Шатов, жившие на Севере, подобным же образом осознавали, что в их экономическом процветании не участвуют их сограждане, жившие на Юге. Современные им подданные Германской империи осознавали, что жители «имперской земли», аннексированной у Франции, в душе еще оставались французами и что остальная французская нация еще не примирилась с ампутацией этих переданных немцам областей. Французы еще лелеяли надежду на реванш, а подчиненное население Эльзаса-Лотарингии вынашивало ту же мечту о своем возможном освобождении, какую вынашивало подчиненное население Шлезвига, Польши, Македонии и Ирландии. Эти народы не согласились с удобной верой в то, что «история закончилась». Однако их непоколебимая уверенность в том, что навязанная им невыносимая система рано или поздно будет побеждена «вечно текущим потоком» времени, не производила в то время сильного впечатления на апатичное воображение представителей господствовавших тогда держав. Можно с уверенностью сказать, что в 1897 г. даже среди самых оптимистично настроенных пророков националистической или социалистической революции не было такого мужчины или женщины, которые бы могли мечтать о том, что через каких-то двадцать пять лет требование национального самоопределения развалит на части империи Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых и Соединенное Королевство Великобритании и Ирландии, или же что требование социальной демократии распространится с городского рабочего класса нескольких рано развившихся индустриализированных провинций западного мира на крестьянство Мексики и Китая. Имена Ганди (родился в 1869 г.) и Ленина (родился в 1870 г.) были тогда еще совсем неизвестны. Слово «коммунизм» символизировало страшный, но краткий и явно не относящийся к делу эпизод в прошлом, который начинали рассматривать как последнее извержение уже потухшего вулкана «Истории». Эта зловещая вспышка дикости на парижском «дне» в 1871 г. была списана как потрясение от военной катастрофы, и не было заметной опасности возобновления пожарища, которое было потушено четверть века назад буржуазией Третьей республики.