Это самопогашение циклического ритма, которое оказывается доминирующей тенденцией в борьбе за существование между национальными государствами, ранее уже привлекало наше внимание в нашем исследовании распадов цивилизаций. Неудивительно, что существует сходство между ритмами двух этих процессов, явно связанных друг с другом. Наше исследование надломов, из которых происходят распады, показало, что частым поводом, симптомом или даже причиной надлома являлась вспышка особенно яростной войны между местными государствами, из которых состоит общество. За заменой борющихся государств экуменической империей обычно следует не полное прекращение вспышек насилия, а их появление в новых формах, в качестве гражданских войн или социальных переворотов. Таким образом, процесс распада, хотя и приостановленный на время, продолжается.

Мы заметили также, что распады, подобно войнам национальных государств, следуют своему курсу в ряде ритмических колебаний. Из исследования множества примеров мы установили, что циклический ритм «разгрома-и-оживления», в котором преобладающая тенденция к распаду борется с движением сопротивления, обычно состоит из трех с половиной тактов — разгрома, оживления, спада, оживления, спада, оживления, спада, — совершая свое историческое путешествие от надлома цивилизации к ее окончательному исчезновению. Первый разгром отбрасывает надломленное общество в состояние «смутного времени», которое сменяется первым оживлением лишь для того, чтобы за ним последовал второй и еще более сильный приступ. За этим спадом следует еще более длительное второе оживление, проявляющееся в установлении универсального государства. Оно, в свою очередь, переживает спад и оживление, и за этим последним оживлением уже следует окончательный распад.

Можно увидеть, что драма «социального распада» имеет (если судить о ней по имеющимся до настоящего времени представлениям) более определенный и постоянный сюжет, чем драма «политического равновесия». И если мы рассмотрим нашу таблицу универсальных государств, то обнаружим, что в тех случаях, когда ход событий не нарушается воздействием чуждых социальных систем, промежуток приблизительно в четыреста лет обычно занимает движение разгрома, оживления, спада и более эффективного оживления, начиная с первоначального надлома до установления универсального государства. Дальнейший период, приблизительно такой же по продолжительности, занимает последующее движение повторного спада, последнего оживления и окончательного спада, начиная с установления универсального государства до его гибели. Однако универсальное государство обычно сопротивляется до конца, и Римская империя, которая развалилась в отсталых в социальном отношении западных провинциях вслед за катастрофой при Адрианополе в 378 г.[680] (ровно через четыреста лет после основания ее Августом), не следовала по тому же самому пути в центральных и восточных провинциях вплоть до смерти Юстиниана в 565 г. Аналогичным образом Ханьской империи, которой был нанесен второй удар в 184 г. и которая раскололась после этого на три царства, удалось возродиться на время в объединенной Цзиньской империи (280-317), прежде чем она окончательно погибла.

Когда мы переносим свое внимание с социального распада на социальный рост, то вспоминаем наш вывод, сделанный в предшествующей части данного «Исследования», о том, что рост, подобно распаду, представляет собой циклически ритмическое движение. Рост имеет место там, где на вызов следует успешный ответ, который, в свою очередь, порождает еще один вызов. Мы не нашли какой-либо существенной причины, которая бы препятствовала бесконечному повторению этого процесса, несмотря на то, что большинству цивилизаций, которые появлялись вплоть до времени написания этой книги, не удалось (и это исторический факт) удержать процесс своего роста. Им не удавалось дать больше, чем небольшое количество раз, подряд такой ответ, который бы одновременно являлся и эффективным ответом на брошенный вызов, и порождал бы новый вызов, требующий иного ответа.

Мы, например, видели, что в истории эллинской цивилизации первоначальный вызов анархического варварства породил эффективный ответ в виде нового политического института — города-государства. Мы заметили, что успех этого ответа породил новый вызов, на этот раз в экономическом плане, в виде растущей численности населения. Этот второй вызов породил множество альтернативных ответов различной действенности. Имел место гибельный спартанский ответ, состоявший в насильственном присоединении плодоносных земель эллинских соседей Спарты. Был оказавшийся на какое-то время эффективным ответ коринфской и халкедонской колонизации, завоевавшей для эллинов новые пахотные поля за морем в землях, отнятых у более отсталых народов западного бассейна Средиземноморья. И был оказавшийся эффективным надолго афинский ответ, состоявший в увеличении общей продуктивности этого расширенного эллинского мира (после того как его географическая экспансия остановилась из-за сопротивления финикийских и тирренских конкурентов) посредством экономической революции, в ходе которой натуральное хозяйство было заменено товарным и промышленным производством на экспорт в обмен на импортируемые основные продукты и сырье.

Этот успешный ответ на экономический вызов породил, как мы видели, дальнейший вызов в плане политическом. Ибо новый экономически независимый эллинский мир требовал политического режима закона и порядка экуменического масштаба. Существующий режим управления локальными городами-государствами, поощрявший рост самостоятельной сельскохозяйственной экономики в каждой изолированной части равнины, более не обеспечивал адекватной политической структуры для эллинского общества, экономическая структура которого теперь стала единой. На этот третий вызов не был дан своевременный ответ, который мог бы уберечь рост эллинской цивилизации от надлома.

В процессе роста западной цивилизации мы можем также обнаружить ряд последовательных вызовов, порождающих успешные ответы, и этот ряд длиннее эллинского, поскольку на третий вызов здесь был дан такой же успешный ответ, как на первый и на второй.

Первоначальным вызовом было то же анархическое варварство эпохи междуцарствия, с которым столкнулись и эллины, но ответ был иным, а именно, этим ответом стало создание экуменического церковного института в виде гильдебрандовского папства. Это спровоцировало второй вызов, поскольку растущий западно-христианский мир, достигший церковного единства, начал тогда нуждаться в эффективной с политической и экономической точек зрения системе локальных государств. Ответом на вызов стало возрождение эллинского института городов-государств в Италии и Фландрии. Тем не менее это решение, сослужившее в некоторых областях хорошую службу, оказалось неспособным удовлетворить требованиям территориально расширявшихся феодальных монархий. Могло ли решение проблемы по созданию эффективных местных органов западной политической и экономической жизни, появившихся в Италии и Фландрии благодаря системе городов-государств, оказаться полезным для остального западного мира путем переноса этой итальянской и фламандской эффективности в масштаб большой нации?

Эта проблема, как мы уже видели, была решена в Англии сначала в политическом плане, благодаря приданию эффективности средневековому трансальпийскому институту парламента, а затем в экономическом плане благодаря промышленной революции. Эта западная промышленная революция, однако же, подобно афинской экономической революции в эллинской истории, привела к замене местной экономической самостоятельности всемирной экономической взаимозависимостью. Таким образом, в результате успешного ответа на третий вызов западная цивилизация оказалась перед тем же самым новым вызовом, с которым столкнулась эллинская цивилизация после своего успешного ответа на второй вызов. Ко времени написания этой книги, в середине XX в., западный человек еще не дал успешного ответа на этот политический вызов, но уже начал остро осознавать его опасность.