Я не могу перестать думать, чтобы Метиас сказал на это. Или мои родители. Одобрили бы они это? Вынудили бы их подчиняться приказам?

— А что на счет Колоний? — спрашиваю я. — Выиграли ли они что-то от этого?

— В восточной части Северной Америки все было еще хуже. Половина суши тогда оказалась под водой. Когда первый Электор обозначил границы, им некуда было пойти. Поэтому они объявили нам войну. — Андэн выпрямляет спину. — После всего этого Электор поклялся, что не позволит Республике снова пасть, поэтому он и Сенат дали военным неограниченную силу, которая есть у них до сих пор. Мой отец и Электоры до него, сделали все, чтобы именно так все и было.

Он трясет головой и трет лицо руками, прежде чем продолжить.

— Испытание должно было поощрять трудолюбие и атлетизм, пополняя военные ряды лучшими, что они в принципе и делали. Но они также отсеивали слабых и непокорных. И постепенно они стали контролировать рождаемость.

Слабые и непокорные. Я вздрагиваю. Дэй попал под последнюю категорию.

— Итак, ты знаешь, что случается с детьми, провалившими Испытание? — говорю я. — Это делается, чтобы контролировать население?

— Да. — Андэн морщится, произнося это. — В начале, Испытание имело смысл. Оно было предназначено для того, чтобы привлечь лучших и сильнейших в армию. Они могли быть приняты в любую школу. Но моему отцу этого было мало.... он хотел, чтобы выживали лишь лучшие. Остальные считались пустой тратой места и ресурсов. Отец всегда говорил мне, что Испытания были необходимы для процветания Республики. И он убедил Сенат принять закон об обязательной сдачи экзаменов, особенно после того, как мы стали побеждать.

Я так сильно сжимаю руки на коленях, что чувствую, как они начинают неметь.

— Думаешь, политика твоего отца работала? — спрашиваю я тихо.

Андэн опускает голову, подыскивая нужные слова.

— Как я могу ответить на это? Да, его политика работала. Испытание сделали наших солдат сильнейшими. Оправдывает ли это все, что он для этого сделал? Я думаю об этом все время.

Я закусываю губу, понимая, какие противоречия испытывает Андэн, любовь к отцу и свой взгляд на Республику.

— Все относительно, не так ли? — спрашиваю я.

Андэн кивает.

— В каком-то смысле это не имеет значение, с чего все это началось, и верно ли это. Ведь со временем изменялись и законы. Все изменилось. На первых Испытаниях не было детей, и богатство не имело значение. Чума....— Он делает паузу, а затем и вовсе переводит тему. — Люди недовольны, но Сенат боится менять положение вещей, которое может привести к потере власти. И для них Испытания — это способ укрепления силы Республики.

На лице Андэна появляется грусть. Я чувствую, что ему стыдно за то, что он причастен к такому наследию.

— Мне жаль, — говорю я тихо. Я ощущаю внезапное желание прикоснуться к нему, чтобы утешить.

Андэн слегка улыбается. Я отчетливо вижу его желание, его слабость ко мне. Если раньше я сомневалась, то сейчас абсолютно уверена. Я быстро отворачиваюсь, надеясь, что вид заснеженного пейзажа поможет охладить мои горящие щеки.

— Скажи мне, — шепчет он. — Чтобы ты сделала на моем месте? Каким был бы твой первый шаг в качестве Электора?

Я отвечаю без колебаний.

— Завоевала бы доверие людей, — говорю я. — У Сената не будет над тобой никакой власти, если люди станут угрожать им революцией. Тебе нужна поддержка людей, а им нужен лидер.

Андэн откидывается на спинку стула; свет ламп в вагоне освещает его кожу, делая ее золотой. Что-то в нашем разговоре вдохновило его на какую- то идею; хотя возможно эта мысль была у него с самого начала.

— Из тебя получился бы отличный Сенатор, Джун, — говорит он. — Ты будешь хорошим союзником для своего Электор, и люди любят тебя.

В голове начинают крутиться разные мысли. Я могу остаться в Республике и помочь Анэену. Стать Сенатором, когда достигну определенного возраста. Вернуть свою прежнюю жизнь. Оставить Дэя позади с Патриотами. Я знаю на сколько эгоистичны эти мысли, но не могу остановиться. Что плохо в том, чтобы быть эгоисткой? Думаю я горько. Я могу просто рассказать Андэну все о планах Патриотов прямо сейчас, не думаю, узнают ли об этом Патриоты или причинит ли это боль Дэю, и вернуться к безбедной жизни одного из главных работников государства. Я могу отдать должное памяти брата, медленно меняя страну изнутри. Могу ли я?

Ужасно. Я отгоняю от себя эти темные фантазии. Мысль о том, чтобы бросить Дэя таким образом, предать его, больше никогда не обнять его, никогда не увидеть снова, заставляет меня до боли сжать челюсть. Я закрываю глаза, вспоминая его нежные мозолистые руки, его безудержную страсть. Нет, я бы не смогла так поступить. Я так точно это понимаю, что это даже пугает. После всего, чем мы оба пожертвовали, мы несомненно заслуживаем права быть — или еще что-то...вместе, когда все это закончится? Убежать в Колонии или изменить Республику? Андэн хочет, чтобы Дэй помог ему; мы все можем работать вместе. Как я смогу отвернуться от этого света в конце темного туннеля? Мне нужно вернуться к нему. Мне нужно рассказать Дэю все.

Все по порядку. Я должна найти способ предупредить Андэна сейчас, когда мы одни. Я не многое могу сказать, оставаясь в безопасности. Скажу слишком много, и он может сделать что-то, из-за чего Патриоты обо всем узнают. Но я все же попробую. Мне нужно, чтобы он доверял мне без лишних вопросов. Мне нужно, чтобы он был со мной, когда я предам Патриотов.

— Ты веришь в меня? — На это раз я беру его руки в свои.

Андэн замирает, но не отклоняется. Он смотрит на меня, возможно пытаясь понять, о чем я думала, закрывая глаза.

— Возможно, я должен задать тот же вопрос, — отвечает он, нерешительно улыбаясь.

Мы оба понимаем друг друга, намекая на скрытые секреты. Я киваю, надеясь, что он принимает мои слова всерьез.

— Тогда делай то, что я тебе скажу, когда мы прибудем в Пиерру. Обещаешь? Все, что я скажу.

Он наклоняет голову, изумленно подняв брови, но затем пожимает плечами и кивает. Он понимает, что я пытаюсь ему что-то сказать, не произнося этого вслух. Когда придет время, и Патриоты начнут действовать, я надеюсь, Андэн вспомнит свое обещание.

Дэй

Я, Паскао и другие Беглецы, после работ в поезде, провели добрую половину дня на поверхности, ютясь в переулках или на крышах, заброшенных домов, то и дело, прячась от солдат, которые прочесывали улицы возле вокзала. И у нас не было возможности вернуться, пока солнце, наконец не стало садиться. Один за другим, Патриоты, возвращались в свои подземные кварталы. Ни Паскао, ни я не заводили разговоры о том, что с поездом. Джордан, застенчивая Беглец с медными косами, дважды спросила в порядке ли я. В ответ я просто пожимал плечами.

Ну да, что-то не так. По-моему, это лозунг года.

К тому времени, как мы возвращаемся, все готовятся отправиться в Пиерра — кто-то будет уничтожать документы, а остальные уничтожают данные на компьютерах. Голос Паскао, как желанное отвлечение.

— Отличная работа, — говорит он. Он сидит за столом, опираясь спиной о стену. Он распахивает куртку, показывая десяток гранат, украденные из поезда. Он тщательно уложил каждую в пустую упаковку с квадратными ячейками. Он указывает на монитор на противоположной стене. На нем изображена большая городская площадь, заполненная людьми, рассматривающими какую- то надпись на стене. — Глянь-ка на это.

Я читаю то, что люди написали на стене. «Дэй жив!» — начертано через здания, по крайней мере, три или четыре раза. Скандируют зеваки — некоторые даже держат лозунги, сделанные в ручную, с этой же фразой.

Если бы я постоянно не думал о том, где находится Иден или о зашифрованном сигнале Джун, или о Тессе, то был бы рад видеть то, чему послужил началом.

— Спасибо, — отвечаю я, может слегка резковато. — Рад, что им понравилась наша постановка.

Паскао радостно напевает себе под нос, не обращая внимания на мой тон.