Его губы дрогнули.
— Ты лелеешь свою месть? — горько усмехнулся он.
— Дело не в мести, — решительно отозвалась Даша, — а в справедливости. Я хочу, чтобы она, наконец, восторжествовала, вот и всё.
Он долго молчал, подняв на нее горящие, всё понимающие глаза, а потом вдруг улыбнулся вымученно и, будто подбадривая, выговорил:
— Я всегда буду на твоей стороне, знай это. И что бы и случилось, обращайся ко мне. Я помогу.
— Я знаю, Паш, — тихо откликнулась Даша и, наклонившись к нему, поцеловала в щеку. — Я знаю.
Павел, закрыв глаза, втянул в себя аромат ее волос, чувствуя в себе дикое желание не отпускать ее.
Но он не мог этого сделать. Не имел права.
— Беги, — тяжело вздохнув, проговорил Паша, — я подожду, пока ты в подъезд войдешь.
Даша лишь кивнула, одарила его теплом взгляда и поспешила к подъезду, у двери остановившись и с улыбкой помахав Паше на прощание рукой. Счастливая и умиротворенная, она вошла внутрь.
А дома ее встретил разозленный и не на шутку взбешенный Антон Вересов. И грохотал так, что она едва не почувствовала себя виновницей всего произошедшего. Он кричал, негодовал, обвинял ее во всем, что только на ум пришло, а в итоге довел ее до слез. И этого она ему простить не могла. Он опять это сделал — заставил ее плакать. А она обещала себе, что никогда больше не позволит ему этого. И из-за него свое обещание нарушила.
И потому утром встала с отчаянным желанием делать все для того, чтобы негодовал он. В отместку.
Раздражение и злость боролись в ней с холодностью и отстраненностью, которыми она хотела рубить сдержанность Антона на корню. Но была сильно раздосадована, вспоминая его слова, и выходила из себя.
Антон тоже почти всю ночь не спал. Его одолевали не просто мысли, но роющейся мошкарой давящие на него сомнения, убеждения, новые сомнения и доказательства правильности своего поступка.
Тогда, четыре года назад, когда он ее… бросил, он считал, что так правильно, верно и нужно.
И когда оформлял опекунство, и когда притворялся заботливым и любящим опекуном перед комиссией, и когда обманывал социальные органы, что исправно следит за Дашей, а на самом деле, исправно сбросив ее на руки Маргарите Львовне. Он не мог иначе, иначе просто не получилось бы. Ему тогда казалось, что он поступает абсолютно верно. Он исполняет отцовскую волю. А совесть?.. Она ему тогда не надоедала. И в течение почти всех четырех лет она его не тревожила. До момента, пока он не встретился с ней.
Даша не просто его ненавидела, она его еще и презирала. И этой лютой ненависти он не понимал.
Что происходило в доме отца, когда он был в Лондоне? Почему Даша так не любит женщину, которая за ней следила столько лет? У нее есть на то причины? Или она пытается их найти?.. Или это он настолько слеп, что не замечает очевидного?! И эта потрепанная курточка, старая одежда, клееные ботиночки… И эта горечь во взгляде и в голосе! Всё это не могло возникнуть на пустом месте!
Очевидно, у нее были причины. Веские, весомые, громадные причины… на то, чтобы ненавидеть его.
Но и у него были причины. Детские, наверное, казавшиеся со стороны глупыми, но они были.
И всё же нужно было признать, что вчера он перегнул палку. Действительно, перегнул. Ему не стоило говорить того, что он сказал ей. Пьянчужки, наркоманы… Черт! Его передернуло от отвращения. Как ни крути, но воспитывал ее отец, и она никогда не связалась бы с подобной компанией, как плохо и предвзято он к ней не относился бы, пытаясь навесить всемирные ярлыки подлости, распущенности и низости.
Она была не такой.
И, наверное, даже не потому, что ее воспитал отец, вдруг с изумлением допустил Антон до своего сознания безумную мысль. Она не такая. Она не позволила бы себе… так опуститься себе не позволила бы, так низко пасть, испачкаться. Не допустила бы! Она другая, не такая. Он чувствовал это, он знал…
Но он, действительно, взбесился. Он был не просто в гневе или ярости, он психовал. Отчаянно и жестко психовал. Он проторчал под ее дверью битые полчаса, пытаясь достучаться до девушки и вынудить выйти, с ним объясниться, но так ничего и не добился. Даша оставалась непреклонной. А, когда после его очередной тирады о недопустимости ее поведения в этом доме, она яростно рыгнула ему через дверь:
— Убирайся к черту!
Он понял, что дожидаться здесь ему нечего. Девчонка не выйдет к нему. Ни он, ни она не были готовы к конструктивному разговору, беседа непременно закончилась бы ссорой. А это было не самым лучшим началом их отношений… их совместной жизни. Их совместной жизни под одной крышей.
Черт побери, он не привык к тому, чтобы отвечать за кого-то, следить за каждым шагом, наставлять. Все эти годы он отвечал лишь за себя, лишь за себя нес ответственность, о себе заботился!.. А теперь, когда в его жизни появилась она… Черт побери!..
Антон, то ли застонав, то ли зарычав в голос, перевернулся на живот и, схватив полушку в тиски своих рук, уткнулся в нее лицом. Бесшабашная девчонка! В первый же день своего пребывания в его доме она умудрилась испытать на прочность его нервы, которые и так уже в последние дни рвались тонкими нитями.
Он старался, пытался игнорировать ее, относиться к ней холодно и безразлично, быть категоричным и равнодушным, ведь преуспел он в этом с остальными, нацепив на лицо безучастную маску. Почему же с ней не выходит оставаться спокойным и уравновешенным?! Она, будто прочитав его мысли, разгадав его натуру, суть, вновь и вновь уничтожала его тем оружием, которое он хотел применить в отношении нее. Она убивала его собственной холодностью и равнодушием. Она била и ранила по больному, давила, задевая струны тех чувств, которые, он думал, смог спрятать в глубине своей души многие годы назад. Но она выудила их на поверхность.
И оставаться с ней спокойным, равнодушным, безразличным и непроникновенным было невозможно.
Что-то в отношениях между ними было не так. Не так, как должно было быть. Как могло бы быть.
И Антон бесился от осознания того, что он что-то упустил. Что-то важное, ценное, нужное…
Но, засыпая уже почти на рассвете, он не успел понять этого упущения, не смог еще его разгадать. Но осколками разорванного сном сознания он понимал, что не оставит этого просто так.
Он дознается, в чем дело.
Естественно, не выспался. На утро встал с ощущением, что всю ночь мотался по городу до бессилья, и диким желанием разнести в пух и прах все вокруг себя. Каким чудом он нацепил на лицо равнодушную маску, он не понимал, но, схватив в кулак сдержанность и невозмутимость, приказал себе держаться.
И поэтому, когда двое вышли из своих комнат, направившись в кухню, настроение у обоих было такое, что только тронь, и можно загореться, вспыхнуть спичкой и остаться кучкой пепла на ладони.
Даша, направившись к кухне, услышала какое-то движение и, замерев, думая, что это Антон, застыла в дверях, не решаясь войти. Что за черт! Почему она стоит мраморным изваянием? И перед кем пасует, — перед Антоном Вересовым!? И, насупившись, сделала решительный шаг вперед именно тогда, когда за ее спиной послышались шаги, и тихий раздраженный голос ее благодетеля выговорил:
— Уже встала?
Даша обернулась к нему и, зачарованно глядя на мрачное лицо и облаченное в свободные серые штаны и белую футболку тело, не могла произнести ни слова.
— Ты здесь? — проговорила она. — А там тогда кто? — она ткнула пальцем в сторону кухни.
— Воры, — коротко бросил он таким тоном, что и не разобрать, правду он говорит или шутит.
Обойдя девушку, он, не глядя на нее, раздраженно сказал, не поворачиваясь к ней:
— Это моя домработница, Ольга Дмитриевна, — и скрылся в кухне.
А Даша, застыв на месте с приоткрытым ртом, почувствовала себя полной дурой.
Наверное, она все же не выспалась. Да, именно так. Иначе, как объяснить, что она ведет себя сейчас так заторможено и вяло?! С ним, — с Вересовым!?
Отругав себя и приказав своему эго проснуться, девушка решительно двинулась следом за опекуном. Он уже сидел за столом, раскинувшись на «уголке» и мрачно взирая на нее, а потом вздохнул.
