Я помню глаза врача, их выражение с потухшими искрами внутри зрачков в тот момент, когда он, качая головой, сказал, что повторное обследование возможно, но вряд ли оно покажет иные результаты.

Я согласился. Тогда я еще верил в то, что для меня возможен иной исход. Но я ошибся. Его не было.

Мне дали полгода. Какой ничтожный срок! Какой ничтожно маленький срок для человека, который планировал дожить до глубокой старости! Который так много хотел, мечтал сделать в этой жизни. И не только для самого себя, но больше для тех людей, которых любил!

Наверное, именно это и называют иронией судьбы?.. Я поверил в ее существование именно в тот миг, когда услышал результаты повторного обследования, ничуть не отличавшиеся от первого. Рак.

По чести сказать, я узнал о подозрениях на страшный диагноз еще в конце мая этого года. Промолчал, скрывался и шифровался, делая вид, что все в порядке, никому ничего не сказал. Ни Даше, моей крошке, — зачем ей тревожиться раньше времени? Ни Антону я не позвонил… Точнее, я ему позвонил, да и сам он звонил довольно часто, но наши разговоры никогда не имели удобного случая для подобных объяснений. Да и не скажешь этого просто так. Как сказать о скорой смерти, какие подобрать слова? Он и так винил себя за то, что сделал, когда мы с Дашенькой были в Лондоне, и теперь, если обо всем узнает, будет корить себя еще и за то, что меня не уберег… Будет. Я знаю, что он всю вину повесит на себя. А этого я не хотел. Как не хотел расстраивать и Дашу, хотя и понимал, что это неотвратимо.

Было больно оттого, что я лгал им — своим самым близким людям. Но я считал это правильным.

Мне предлагали дорогостоящее лечение за границей, назначали курсы химиотерапии, но не давали гарантий. Рак — болезнь двадцать первого века, разрушительный и уничтожающий, такой же страшный, как и СПИД. Но думал я совсем не об этом…

Лишь одна мысль терзала мозг каждую ночь с того дня, как я узнал диагноз… Как же справится Даша? Как моя девочка выдержит еще одну потерю? Что с ней станет? Совсем одна в этом грубом, жестоком мире, уже не раз опробовавшем ее на прочность. Неужели это справедливо?! Маленькая, беззащитная крошка вновь будет оставлена на произвол судьбы!? Без поддержки, без заботы, без людей, которым она смогла бы доверять, рядом с ней! И что потом?.. Детский дом?! Опять — улица?! Попрошайничество и схватка за жизнь с самой жизнью?! Опять — выживать, платить за жизнь золотой монетой собственного счастья, никому не доверять и исподлобья взирать со стороны на жадность, жестокость и безумство этого мира?! Вновь оказаться наедине с собой, загнанной в угол силой обстоятельств?!

Боже, какая дикая, ужасающая несправедливость! Опять. Как не сломаться, как выжить?..

И что будет с Антоном? Как справится с потерей он? Мой мальчик, мой сын, такой же беззащитный и одинокий, как и моя крошка…

Я уже бросил его однажды, вынудил его оставить все, что он любил и чем дорожил, ради счастья моей малышки. Не нарочно, не специально, ведь он сам избрал свой путь… Но я, именно я, был виноват в том, что только этот путь ему показался единственно верным! Если бы я тогда удержал его на пороге, не позволил уезжать!.. Мне нужно было найти слова, подобрать аргументы, настоять на своем. Мне нельзя было его отпускать. Ведь я знал, что он уже не вернется назад. И больнее было не только от самого его ухода, а оттого, что я понимал, — всё произошло по моей вине.

Сможет он когда-нибудь меня простить?.. Будет ли у нас время на то, чтобы он смог это сделать?!

Как изменился мой мальчик с тех пор! Я подивился этим переменам, когда увидел его в Лондоне. Вроде бы тот же самый Антон, мой сын… Но что-то было не так, по-другому. И эти перемены не пришлись мне по душе. Хотя я и понимал, что изменить что-то уже не в силах. Колесо судьбы было запущено. Он отчаянно был не согласен с присутствием Дашеньки в моей жизни, и никогда не скрывал своей неприязни к ней. Он был жесток и несправедлив в своей ненависти, считая себя правым.

Антон!.. Если бы ты только знал, что пережила эта маленькая девочка! Но ведь ты не хотел ничего слушать о ее жизни. И я поступил глупо и опрометчиво, когда согласился с твоим решением.

Что бы это изменило?.. Стал бы ты иначе относиться к ней, если бы узнал историю ее непростой изуродованной чужой злобой жизни? Может быть, ты стал бы к ней терпимее и нежнее? Да, ты бы не полюбил ее сразу, но потом… сквозь спокойное равнодушное игнорирование проникся бы к ней уважением и симпатией. Ты бы полюбил ее, если бы узнал ближе. Я уверен в этом!..

Ее нельзя не любить! Она такая одна. Особенная! Когда она спит, то поджимает под себя колени, сворачиваясь клубочком у самой стены. Может часами сидеть на подоконнике и смотреть в окно, на то, как идет снег, или на то, как дождь барабанит по стеклам. А когда о чем-то задумывается, то с приоткрытым ртом смотрит, словно сквозь тебя. А еще… она редко улыбается. Но если улыбнулась — то ощущаешь, словно мир расцветает для тебя плеядой светящихся звезд. Ее улыбка означает слишком многое. Ты заслужил ее доверие. И это драгоценность, это благодарность и благословение. Потому что ее доверие заслуживают только избранные.

Она — замечательный ребенок! Хотя о чем я говорю? Наверное, она никогда и не была ребенком. Не было у нее детства. Мать родному брату, хранительница его очага, взрослая девочка, на которой держалась семья. Кто угодно, но не ребенок. А сейчас, в свои одиннадцать, она еще более взрослая, чем раньше. И ее глаза… они такие умные, все понимающие, внимательные, но горящие осторожностью.

Какая несправедливость! За одиннадцать лет ни дня детской непосредственности и беззаботности. Я так дивился ее рассудительности и способности подмечать малейшие изменения в настроении людей. Тогда, в Лондоне, когда она избавила нас с Антоном от скандала… Она была взрослее и мудрее сына в тот момент! Я изумился этому. Он повел себя, как ребенок, в то время как Дашенька, заявила себя взрослой личностью.

Антон, почему же ты не захотел понять? Принять ее и простить за то, что она появилась?!

Может быть, виноват в этом я? В том, что заставил тебя сделать это, — и принять, и простить? Не нужно было вынуждать и заставлять, не нужно было настаивать… Нужно было просто подождать? Тогда бы ты смог ее принять? Понял бы, простил? Я уверен, что время многое расставило бы на свои места.

Но сейчас у нас нет и его, — этого самого времени. Всего полгода… Но что можно решить за полгода?!

Рано или поздно, ты бы осознал, насколько она особенная и не похожая на остальных. Ты бы увидел в ней то, что вижу в ней я. Ты бы осознал, почему среди сотен, даже тысяч детей, которым требовалась помощь, я выбрал именно ее. Помню, ты спрашивал об этом… И тогда я не смог дать тебе ответа. А сейчас, я бы ответил, если бы ты меня спросил. Потому что она — лучшее, что было в моей жизни. Только ты и она. Это то, чем наградила меня жизнь. И то, что судьба подарила мне вас, я смогу простить ей даже свою скорую кончину. Я даже смирюсь с болезнью, приму смерть, как нечто неизбежное, только потому, что меня наградили чем-то большим, чем безвкусное существование.

Но что же будет потом?.. После того, как меня не станет? С Антоном, с Дашей?..

Примут ли они друг друга, поймут ли?

Было бы у нас время, было бы время у них… Чтобы они осознали то, что для меня уже не является тайной. Чтобы нашлась та нить, что связала бы их вместе крепким узлом. И никогда больше не разлучила.

Но времени у нас не было…

Москва, конец 2001 — начало 2002 гг.

Осень ворвалась в столицу проливными дождями вперемешку с промозглым, пронизывающим до костей ветром, серыми белесыми туманами и плохим настроением. Бабье лето не порадовало теплом и солнцем, а золотая осень, стремительно и мимолетно проскользнув переулками и дворами, уступила место тоскливому и злому октябрю. Москва находилась в относительном покое, ожидая прихода заморозков и первого снега.