Не обнаружив девушку на кухне и в ее комнате, подумал сначала, что она вновь находится у Леси, но когда Даша не появилась к шести и даже в семи вечера, он стал беспокоиться. По-настоящему.

Позвонил ей. Но телефон находился вне зоны доступа. Набрал Лесю, номер которой выпытал еще во время встречи с ней в кафе. Но та не отвечала.

Когда стрелки часов перевалили за восемь вечера, Антон начал паниковать.

Направился в кухню, собираясь сварить кофе, и только тогда увидел ее записку.

«Уехала на конеферму в Подмосковье с Лесей. Не стоит беспокоиться. Вернусь вечером. Даша».

Он перечитал ее послание несколько раз, прежде чем понял смысл, мрачнея с каждым разом все сильнее.

Она. Уехала. В Подмосковье!? Не спросив его на то разрешения? Даже, черт побери, не уведомив его о том, что собирается это сделать!? Плевав на него, на то, что он будет беспокоиться о ней!

Негодяйка. Эгоистка. Маленькая мстительная… Сучка!

Яростно скомкав листок с запиской, Антон бросил его в угол и, ударил по столешнице со всего размаху, мрачнее тучи выбежал из кухни, угрожающе ужасный и уничижительно опасный.

Именно в таком состоянии, гневный, озлобленный, раздраженный и мрачный, скрестив руки на груди и едва сдерживаясь от бьющей из него ярости, Антон встретил Дашу, когда та вернулась домой.

Она застыла посреди комнаты, увидев его всего на нервах, взбудораженного, вот-вот способного сорвать маску сдержанности и выплеснуть на нее всё, что скопилось в нем за этот месяц.

— Что… что случилось? — пробормотала девушка, зачарованно глядя в его мрачное, дышащее гневом лицо.

— Ты где была? — сквозь шипение прорычал Антон, не отвечая на вопрос, глядя на девушку. Кричать было нельзя, он себе запретил. — Ты где, твою мать, была?

От его шипящего голоса холодная липкая дрожь прошлась по ее телу, пронзив до основания.

— На конеферме, — удивилась Даша подобному вопросу, — я же тебе написала. В записке…

— Ты что, с ума сошла? Какая записка? — выкрикнул он, не сдержавшись. — Что мне думать, когда тебя нет дома, а твой телефон не отвечает?! Не могла позвонить?! Рука бы отвалилась?!

— Я звонила! — возразила девушка. — Ты не отвечал мне, нужно телефон держать в зоне доступа!

— Могла бы вчера сказать, что куда-то собираешься! — жестко парировал Антон. — Чтобы я, как идиот, не носился по всему дому, гадая, где тебя искать! — брови его сошлись на переносице, губы скривились. — Неужели так трудно было меня предупредить? Не так и сложно, язык бы не отвалился! — язвительно бросил он. — Или тебе, действительно, плевать, что я думаю? Что я чувствую? Что я тоже умею чувствовать, черт побери! — заорал он, сверкая глазами.

А она молчала, понимая, что была не права.

— Я за тебя отвечаю, ты это понимаешь? — продолжал срываться Антон. — Если с тобой что-то случится, меня по судам затаскают! И я… никогда себе этого не прощу! — выплюнул он с убийственной миной. — Я не заслужил хотя бы доли твоего внимания? Хоть капли понимания? Почему ты, черт возьми, такая эгоистка?!

— Такая же, как и ты? — тихо, но твердо осведомилась девушка.

И этого плевка в самую душу он не смог стерпеть. К черту!

— Всё, — выдавил он из себя, зажмурившись, пытаясь взять себя в руки и не сорваться. Только не на ней. На ней нельзя, хоть она того и заслуживала. — Ты меня достала! — с шипением выдавил он сквозь плотно сжатые зубы. — Как же ты меня достала, — повторил он едва слышным шепотом и, не удостоив ее и взглядом, кинулся к двери, схватил с полки ключи от машины и выскочил из квартиры.

Куда угодно, куда глаза глядят, лишь от нее подальше. От той маленькой ведьмы, что осталась дома.

Мчался по ночной Москве, разрывая воздух и свет неоновых вывесок и фонарей автострады. Заехал в первый попавшийся ночной клуб и, глотая у барной стойки одну порцию алкоголя за другой, мечтал лишь забыться, сорваться, выплеснуть все чувства, которые были скованы виной и ее присутствием рядом с ним. Забыться. Пусть даже в объятьях красотки, что, кокетливо вильнув попкой перед его носом, поманила за собой. Она ему даже не нравилась. Но кого это волнует? Он не собирался строить с ней отношения. Секс. Ни к чему не обязывающий, примитивный, животный секс, чтобы снять напряжение. Чтобы выбросить из головы девчонку, которая осталась в его квартире полноправной хозяйкой, чтобы сорваться, вспыхнуть и… перегореть в один миг. Чтобы взорваться и снова изображать перед ней кислую мину безразличия.

Вся его сдержанность прорвалась наружу, сметая все правила, каноны, запреты на своем пути.

В машине, на заднем сиденье, впопыхах, первобытно, инстинктивно, забыв обо всем на свете. Врываясь в тугую женскую плоть, мог думать только о том, что в квартире на Кутузовском его ждет она. А, может, и не ждет… И врываясь в эту незнакомку еще яростнее и смелее, жестче и размереннее, отчаянно осознавая, что делает, и ничего не понимая одновременно. Наказать кого-то, скинуть обиду с плеч, вынуть боль из груди, заглушить голос совести и убить чувство вины в себе. Стать самим собой, тем прежним, что был до нее. Тот бесчувственный циник, которому было бы плевать, что с ней произойдет, который не стал бы себя корить за то, что случилось, который не позволил бы шестнадцатилетней девчонке так с собой обращаться!

Вонзаясь в податливое женское тело, чувствуя, как оно бьется под его телом, под его жадными руками и горячими губами, он истреблял в себе все, что было связано с ней. Снова и снова, сильно, жестко, до головокружения, до боли в груди и во всём теле, до дрожи в коленях, до полной разрядки.

И только тогда он понял, как изменилась его жизнь. И уже не станет прежней, как бы он этого ни хотел.

Даша чувствовала себя виноватой. Она ненавидела это чувство, оно делало ее слабой и беззащитной, а она терпеть этого не могла. У нее выработался рефлекс, еще с детства, не казаться и не быть слабой. Она прекрасно помнила и знала, что слабость убивает людей. И ее могла тоже убить, как тогда, когда ей было девять, так и сейчас. Поэтому сейчас, сильно сомкнув веки, вспоминая случившееся, она гнала прочь жалящее ощущение собственной ошибки. Ошибаться она тоже не любила. В людях. А особенно, в себе. Но она понимала, что, действительно, виновата. Перед Антоном Вересовым. И она, действительно, совершила ошибку. По отношению к опекуну.

Ушла из дома, не предупредив его. Можно сказать, убежала, пусть даже сообщив ему, где и с кем будет находиться. Казалось бы, какое ему может быть до этого дело? Да, он ее опекун, но никогда раньше так рьяно не старался быть… хорошим. Отчего же теперь? С чего вдруг? Разве ему есть хоть какое-то дело до того, где и с кем она проводит время? Его это действительно волнует? Или он просто хочет казаться взволнованным? Почему же раньше не показывал этого? Разве она может быть перед ним в чем-либо виноватой, если он сам не меньше нее виноват в том, что они вообще оказались в этой ситуации?!

Кутаясь в клочки воспоминаний, как в одежду, она старалась огородить себя от чувства, что проникало в кровь с приторным ароматом возвращения в прошлое, которое она старалась забыть. Тщетно. Никогда не забывала. Особенно остро, болезненно вспоминая его по ночам, оказываясь в пустой комнате, после смерти дяди Олега, пряча слезы в темноте и заставляя себя вновь быть сильной в этом жестоком, ополчившемся против нее мире. Чтобы банально в нем выжить. Хотя бы это она заслужила.

И сейчас, в этой ситуации с Антоном… она разве поступила неправильно? Но что именно она сделала не так, как должна была сделать воспитанница? Ей казалось, что Антону не в чем будет ее попрекнуть! Но…

Но, несмотря на попытки выгородить себя и найти оправдания своим действиям, Даша ощущала вину.

И совместно с этим чувством вины в сердце вонзалось иное чувство, которому она не могла найти определения. Может, ощущение собственной правоты, правильности своего поступка? Или желание защитить себя, банальное чувство самозащиты, выработанное у нее до инстинктивного рефлекса?