И все-таки что-то изменилось.

Они не ссорились, не скандалили, даже не пререкались ни разу с того дня, когда всё выяснили, но между ними возникла та напряженность и скованность, которой не было раньше. Нервы, словно натянутая струна, готовая вот-вот порваться, были накалены до предела, а мнимое молчаливое спокойствие являлось лишь затишьем перед бурей. Предчувствие всплеска эмоций и взрыва чувств нависло над ними, подобно савану.

Антон, привыкший выплескивать свои эмоции, сейчас был вынужден держать их при себе, контролируя каждый шаг и чуть ли не каждое слово, а Даша энергичная и импульсивная от рождения вынуждена была скрывать за маской равнодушного спокойствия и холодности свою сущность. Чтобы не уронить лицо, не сдаться, чтобы убедить Вересова, что ничто просто так не проходит, ничто не забывается. Его извинения и сожаления, вполне искренние и откровенные, заставили ее взглянуть на него другими глазами, но не смогли помочь ее забыть. Воспоминания по-прежнему стояли между ними.

Они вроде стали общаться иначе. Но всё же оставались друг для друга посторонними людьми, которые лишь вынуждены были жить под одной крышей. Существовать вместе. Скованные прошедшими годами, которые остались в памяти обоих гнусными и горькими воспоминания общего горя.

Она не верила ему. Она ему, как и прежде, не доверяла. Сначала она даже не поверила тому, о чем он ей рассказал. Он, оказывается, заботился о ней все эти годы? Высылал деньги? Но где она, эта помощь? До Даши она так и не дошла. Неужели Маргарита была настолько мелочной и жалкой, что отнимала те деньги, что присылал Вересов? И смела лгать, глядя Даше в лицо, о том, что опекун о девочке не заботится! Смела упрекать ее в том, что Даша висит на ее шее, что Маргарита кормит ее за свои деньги?

Неужели человек может быть настолько жадным и коварным?

И Даша верила этой женщине, казалось, у нее не было поводов не верить ей, когда Антон систематично, вновь и вновь своими поступками и действиями подтверждал слова ее воспитательницы! Ведь она ждала его, еще верила ему тогда, в начале их общего пути, она хотела довериться и дяде Олегу, который знал сына лучше нее. Она надеялась на что-то, но так этого и не дождалась. А потому поверила Маргарите, абсолютно, полно, всецело, и теперь, узнав правду, не могла осознать, что ошибалась.

Даже если принять как факт, что Антон говорит правду, ведь не может быть фальшивым его раскаяние, что Даша читала в его глазах, и что он высылал ей деньги, заботился о ней… А Маргарита нагло, коварно, подло лгала. И всё равно… это ничего не меняет. Даше нужна была реальная забота, поддержка, внимание и тепло, а не переведенные на карточку или почтовым переводом деньги! Даже если бы Маргарита не лгала, отдавала ей всё, что Антон присылал, разве чувствовала бы себя Даша счастливой? Нет. Она по-прежнему была бы ему не нужна. А теперь он пытается убедить ее, что он… что? Заботился о ней? И как? Исправно присылая деньги и несуществующие подарки?! Но для Даши забота заключалась немного в другом. А он так этого и не понял.

Да и как поверить тому, подтверждения чего она теперь не получит? Верить раскаявшемуся Вересову? Да, она видела, что он сожалеет. Но она помнила, как сожалела она, что ошиблась в нем. Этого не забыть.

— Я не знаю, кому и чему верить, — призналась Даша Лесе, когда подруги, расположившись в комнате последней, распахнув окно, наслаждались ароматами цветов, доносившихся из сада.

— А чему и кому ты хочешь верить? — подчеркнуто спросила ее Леся, вскинув бровь.

Даша пожала плечами и медленно прошлась по комнате, остановившись напротив широкого окна.

— Никому и ничему. У меня нет оснований верить ему или ей, — и грустно выглянула в окно. — Он говорит, что заботился обо мне, но как я могу ему верить, когда все четыре года в меня вбивали мысль, что я не нужна ему? Что я — груз, что я — лишь исполнение воли его отца, никто в его жизни, какая-то оборванка с улицы, которая удачно обосновалась в богатом доме! — девушка фыркнула. — И он, именно он, каждый год доказывал правоту Маргариты, когда ни разу так и не поинтересовался, что со мной происходит! — Даша, опустив голову, с силой втянула в себя воздух. — Я четыре года верила факту, что не нужна, и теперь… только потому, что он опровергнул мои былые убеждения своими словами, поверить обратному? Не могу…

Девушка полуобернулась к подруге и грустно той улыбнулась.

— Я не знаю, смогу ли вообще кому-то довериться. Это так больно, если разочаровываешься в человеке…

— Знаешь, — задумчиво протянула Леся, приподнимаясь с кровати, — он не показался мне таким уж плохим.

Даша закатила глаза, всем своим говоря, что не желает и слышать подобного в адрес Антона Вересова.

— До сих пор не могу поверить, что ты разговаривала с ним! — недовольно воскликнула она.

— И, тем не менее, я сделала это, — заявила та. — И ничуть не жалею, если хочешь знать. Он показался мне озадаченным и озабоченным тем, что не знал истинного положения дел…

— Да ты защищаешь его! — воскликнула Даша, повернувшись к подруге лицом.

— Нет. То есть, да, — призналась Леся, — защищаю. Я не хотела с ним разговаривать сначала, но он так настойчиво упрашивал меня встретиться с ним. Знаешь, я думаю, что человек, который не интересуется, не стал бы этого делать, — задумчиво проронила девушка, скинув ноги с кровати. — Он казался мне искренне обеспокоенным. Я видела, как он был удивлен, когда я сказала ему, как с тобой обращалась эта женщина!

— Тебе не нужно было этого делать, — упрямо возразила Даша. — Ему надо было заботиться обо мне тогда, когда мне действительно была нужна его помощь! А сейчас ему совсем необязательно было…

— И что тогда? — перебила ее Леся. — Вы бы никогда не поговорили. Ты бы никогда не узнала правды.

— Какой правды? — вскричала Даша. — Ты уверена, что это правда? Мы теперь этого уже никогда не узнаем, потому что мадам Агеева унесла с собой эту тайну в могилу!

Леся что-то прошипела, поморщилась, но промолчала.

— И что ты теперь думаешь делать? — пробормотала она, когда молчание между ними стало невыносимым.

— Ничего, — пожала плечами девушка. — Мы договорились с ним… — она скривилась, — …жить дружно. Не скандалить, не ссориться по возможности, просто жить своей жизнью под одной крышей, пока не будем избавлены друг от друга. Всего два года. Не так и много, чтобы заставить себя потерпеть, а?

Леся мнимого энтузиазма Даши не разделяла.

— Знаешь, это будет сложно, — пробормотала она.

— Почему? — нахмурилась Даша.

— Он молодой мужчина, Даш, — назидательно сказала подруга. — А ты — юная девушка, не его сестра, не его девушка, вообще ему… никто, по сути. Не видишь здесь ничего… ненормального?

— Нет, — откровенно призналась та. — Не понимаю, куда ты клонишь, Лесь. Что тут ненормального?

— Дашуль, я живу с отцом, — сказала Леся, покачав головой, — он самый родной, любимый, самый лучший мужчина в мире для меня. Но… даже с ним у меня бывают конфликты и скандалы. И это притом, что я его безумно люблю, советуюсь с ним, прислушиваюсь к его мнению…

— К чему ты клонишь? — подозрительно сощурившись, пробормотала Даша.

— Он — мужчина, Даша. Пусть родной, пусть любимый, но мужчина. Они другие, совершенно. Невозможно жить рядом и не конфликтовать, не реагировать на присутствие, не замечать. Рано или поздно черная дыра рванет. У меня очень часто взрывается, хотя я живу с отцом, а не… с твоим Вересовым.

Даша нахмурилась, сомкнулись ее губы, выдавая раздражение и непонимание.

— Хочешь сказать, что мы не сможем с ним ужиться только потому, что он — мужчина, а я — девушка?

— И потому, что вы, как ни крути, чужие друг другу люди, — кивнула Леся. — А еще терпеть друга не можете, — встав с кровати и подойдя к подруге, Леся тронула ее за руку. — Даш, я отца люблю, очень сильно, но даже я иногда просто из себя выхожу от злости на него, — она заглянула Даше в глаза, пытаясь увидеть в них осознание. — А тут с одной стороны будешь ты, а с другой — Вересов! Конфликта не избежать…