— Ну ладно, до завтра.

— Ты сердишься?

— Нет, скорее, хочу понять.

— Ого! Понять!

— Считаешь, что я неспособна?

— Так же, как и все прочие. Родители… да было бы тебе известно…

— Не будь расистом, совсем как отец говоришь!

— Нашла время острить!

— Присядь-ка на минуточку.

Он пожал плечами, но сел.

Наклонившись к нему. Дельфина ласково спросила:

— Тебе хотелось бы иметь машину? Поэтому, да?

Он удивленно ответил:

— Нет…

— Тогда почему же?

— Ах вот оно что, ты подумала, мне захотелось иметь машину и поэтому… нет, тут совсем другое.

— Не понимаю.

— Не в машине дело.

— Тогда в чем же?

— Это гораздо сложнее.

— Сложнее…

— Трудно объяснить. Особенно тебе. Я был в бешенстве.

— Почему в бешенстве?

— Тьт уехала… Так вот сразу… И надо сказать, при весьма странных обстоятельствах.

— Я поехала к твоему отцу. Что же тут необыкновенного?

— Правильно. Ничего. — Помолчав, он пояснил: — Ты нас бросила.

— Да, я вас бросила. Бросила троих малолеток. Подкинула на паперть! Да оставь ты! Наоборот, вы должны были бы радоваться! Наконец-то! Стали свободными. Бы мне все уши прожужжали с вашей свободой. И ты в первую очередь.

— Когда вдруг получаешь то, чего долго желал, не чувствуешь себя удовлетворенным.

— Занятное открытие. Это ты сам додумался?

— Да, вообрази, сам.

Наступило молчание, потом он сердито и с вызовом спросил:

— Видела в Катманду хиппи?

— Конечно.

— Какие они там?

— Когда я с ними говорила, я думала о вас. Пыталась вас понять.

— Нас понять! Снова здорово! Прямо мания какая-то. Да к чему нас понимать? Кто вас об этом просит?

— Ты… Во всяком случае, раньше просил.

Он ворчливо отозвался:

— Родители созданы не для того, чтобы понимать.

— Все-таки они же не круглые дураки.

— Не об этом речь.

— Тогда о чем же? Сам-то ты хоть знаешь о чем?

Он вышел, неслышно закрыв за собой дверь.

С минуту Дельфина сидела задумавшись, потом тоже поднялась.

Через несколько минут, проходя через буфетную, она увидела сына — он сидел, склонившись над полной тарелкой.

— Смотри-ка, и ты здесь?

Дени смущенно пробормотал:

— Я сегодня не обедал.

— Ну и чудесно. Ешь, мой милый.

Но ей захотелось оправдать свое появление здесь.

— Пришла за бутылкой минеральной воды.

Она нерешительно подсела к столу. Дени угрюмо жевал и, видимо, не собирался начинать разговор.

Тогда заговорила Дельфина:

— Ты действительно считаешь, что родители не могут ничего сделать для детей?

Он ответил, подумав:

— Трудно сказать.

— А все-таки…

— Одно ясно, родители должны быть родителями. А вы ставите себя на наше место, и получается фальшь. Вы не для того существуете. Вы должны нам давать другое.

— Значит, мы все-таки можем вам что-то дать?

— Да, мы в вас еще нуждаемся. Даже если не вопим об этом на каждом перекрестке. Поэтому, когда вы смываетесь, мы протестуем.

— Угоняя, к примеру, машину?

— Да, угоняя машину. Ну а что? Или чего-нибудь другое делаем…

— Не понимаю.

— Вы, когда молодые были, играли в родителей. Ладно. А теперь вы играете в молодых, в молодых, которые в курсе всего, все понимают. А от вас не это же требуется! Когда же вы, черт побери, прекратите ваши игры? Ну и поколеньице!

— Это уж слишком.

— Ничуть не слишком. Попытайтесь нас выслушать. Постарайтесь понять нас… в тихую, а главное, не будьте «понимающими». Друзья… Только не это, ради господа бога. Друзей можно иметь сколько душе угодно. А вы будьте сами собой: будьте родителями. А не юнцами. — И помолчав, прибавил: — Если мы перестанем с вами бороться, мы погибнем, ко дну пойдем. И зачем только я тебе все это рассказываю.

— И в самом деле, зачем…

— Не смейся, мама, то, что я сейчас говорю, очень, очень важно. Раз ты хочешь понять, так слушай, нам необходимы барьеры, чтобы было что опрокидывать. А если вообще нет законов, как же их нарушить? Тристан, Изольда есть, а короля Марка нету… Жалкая историйка.

Дени ходил взад и вперед по буфетной.

— Поверь мне, понимающих родителей не существует. Они или все время лезут к нам, или недостаточно лезут. Впрочем, никто никого не понимает. Тогда почему они? Почему мы?

Потом, внезапно успокоившись, он договорил с видимым удовольствием:

— А знаешь, я той даме за машину цветы послал… Только никому об этом не рассказывал.

Послал цветы! Угнав сначала машину. И признание это он преподнес ей одной, как бесценный дар! Цветы!

— Ну, ладно, иди ложись. Встретимся завтра утром за завтраком, как и обычно.

— Возможно… там видно будет, но не слишком рассчитывай.

Вернувшись в спальню, Дельфина сразу догадалась, что Марк еще не спит.

— Ну?

— Хороший он мальчик.

— Хороший?

— Утром вместе будем завтракать, словом, жизнь начинается заново. По крайней мере я на это надеюсь.

Когда она уже легла в постель, Марк подошел к ней.

— А ты?

— Что я?

— Что будешь делать?

— А ты что будешь?

— О, я…

— Тебе же хочется вернуть себе свободу.

— Завтра иду в газету. Поговорю с шефом и попрошу оставить меня в Париже. Там увидим. Ну а ты, Дельфина?

— Ты веришь в эту историю?

— Конечно.

— Тогда спокойной ночи.

Она подождала, не скажет ли он еще чего. Он тоже, видать, дурачок.

Марк снова заговорил:

— Все-таки сволочь малый! Я виделся с Версаном, дело достаточно грязное. Слава богу, та женщина оказалась хорошая. Дени повезло. Она возьмет свою жалобу обратно, это решено. Но не исключен шантаж… И потом, забыл тебе сказать еще вот что: Даниэль ходил советоваться с шефом. Ужасно приятно! Когда подумаешь…

— О чем подумаешь?

— Надрываешься, воспитываешь…

— Ты действительно так уж надрывался?

— Прошу тебя… Без этой иронии. Да, надрывался.

— И это вполне нормально. Впрочем, можно выбирать: или все нормально, или ничего нормального нет. Другой альтернативы не существует, поверь мне.

Всего несколько дней прошло с тех пор, как Марк расстался с Аленом, Матье, Сержем и другими своими новыми друзьями, которые, непонятно каким образом, привели его, человека вполне уравновешенного, к тому, что он стал задумываться над смыслом своего существования или по крайней мере над тем, что считал смыслом. Пришлось вернуться во Францию, но он поклялся себе, что отныне будет вести себя иначе и с Дельфиной и с мальчиками. Будет внимателен к ним, будет уважать их свободу, чему, конечно, они удивятся, но таково было его твердое решение.

И вот при первой же неурядице он повел себя, следуя устарелым нормам, совсем как старомодный буржуа.

«И к чему же тогда волноваться, каяться? Верность самому себе — единственная форма созидательной верности. Долг — просто уловка.

Дельфина легкомысленно относится к фактам, не понимает их важности… Но это еще не довод. Мне, как главе семьи, надлежит устанавливать порядок в недрах клана. И я установлю».

Понятно, он ничего не сделал. И снова потекла жизнь. Ни шатко ни валко.

Ален пойдет своим путем, тем, который он себе выбрал. Но можно ли говорить о выборе, когда налицо холодный отказ, с великолепным презрением отстраняющий от себя жизнь? Марк станет частью его галлюцинации, навязчивым образом… Отец?.. Друг?.. Возлюбленный?.. Во всяком случае, хоть какое-то прибежище. Семья? Страшный мир… чудовищная смесь денег и лжи. Так и забьется в свое одиночество этот юноша с лицом Христа, и марихуана станет единственным его прибежищем. Неизлечимый наркоман? Допустим. Возможно, любовь… но это позже, много позже. Пока что он не может на нее решиться; он еще не встретил «другого», того, кого мог бы назвать богом, человеком, женщиной или демоном. Он не свободен.