Ученым, который наиболее активно защищал ортодоксальные позиции в этом вопросе, был, как нетрудно догадаться, академик Николай Дубинин, считавший преступное поведение «пережитком капитализма». В книге, написанной им в соавторстве с двумя советскими юристами и опубликованной в 1982 г., утверждается, что широкое распространение преступности в Советском Союзе объясняется тем, что еще не закончено построение коммунистического общества в этой стране[577]. В этой книге мы вновь сталкиваемся с парадоксальным характером позиции, занимаемой Дубининым, на этот раз по вопросу о причинах преступности. Пытаясь отстаивать позиции ортодоксального марксизма в этом вопросе (что должно было понравиться идеологическим лидерам страны), Дубинин был вынужден вновь и вновь указывать на экономическое неравенство, существующее между гражданами страны, что, в свою очередь, не могло быть воспринято с восторгом политическим руководством. Указание на факт существования неравенства в советском обществе, могущего явиться причиной сохранения преступности, вызывало столь же неблагоприятную реакцию со стороны официальных властей, как и те работы Дубинина, в которых он говорил о возможных неблагоприятных последствиях для человека, которые может иметь промышленное производство и использование ядохимикатов в сельском хозяйстве. Другими словами, будучи применен к анализу причин различного рода социальных недугов, характерных для советского общества, ортодоксальный марксизм становился «палкой о двух концах»: если Дубинин хотел отстаивать ортодоксальные позиции в вопросе о преступности, ему ничего не оставалось делать, кроме как указывать на недостатки, присущие советскому обществу. Таким образом, попытки генетической интерпретации проблемы преступности (как ни далеки они были от традиций ортодоксального марксизма) обладали известной привлекательностью в глазах советских властей, поскольку такого рода интерпретации позволяли избегать необходимости критического рассмотрения того состояния советского общества, в котором оно находилось в 80-х годах. Книга, о которой идет речь, написана Дубининым скорее в патетическом, нежели в догматическом тоне. Это, по-видимому, объясняется тем, что ко времени выхода ее в свет он уже был понижен в должности и подвергся критике со стороны официальных властей за преувеличение роли среды в формировании поведения человека. Тем не менее в этой своей работе он продолжает настаивать на ортодоксальном марксистском подходе к проблеме преступности. Не забывайте о том, обращается он к своим читателям, что нам еще предстоит долгий путь к коммунизму, что в нашем обществе существует еще немало экономических проблем, что мы не можем еще обеспечить каждого «в соответствии с его потребностями», что еще существует различие в уровне жизни между городом и деревней, что у нас еще очень многие заняты очень тяжелым ручным трудом, что многие этнические группы людей по-прежнему отсталы. Однако не стоит отчаиваться, уговаривает он читателей, преступление — это «социальное, исторически обусловленное явление классового общества», и как «массовое явление» оно исчезнет с построением коммунизма. Сохранятся только «межличностные конфликты», да и то на гораздо менее низком уровне.

Сравнивая различные социальные системы, а также состояние советского общества в различные периоды его существования, Дубинин пытается обосновать свой тезис о социальных истоках преступности. Люди, живущие сегодня в Восточной и Западной Германии, пишет он, обладают «одним и тем же генофондом», однако различные социально-экономические условия обусловили и различный характер преступности, существующей в этих странах[578]. В свою очередь, в Советском Союзе, отмечает Дубинин, преступность была распространена в начале 20-х годов, когда экономика молодого Советского государства испытывала на себе сильное влияние капитализма, когда «обычным явлением были эксплуатация, нищета и беспризорность»[579]. (Упоминание беспризорности носило, безусловно, автобиографический характер.)

Несмотря на то что рассуждения Дубинина казались привлекательными для марксистов старой школы и гуманитариев, обстоятельства жизни советского общества в начале 80-х годов делали их достаточно неприемлемыми с точки зрения не только многих интеллектуалов, уставших от рецептов, предлагаемых марксизмом, но также и тех советских управленцев и администраторов, которые были призваны бороться со все возрастающим числом беспорядков и преступлений.

В Советском Союзе конца 70-х годов биологические интерпретации исторического процесса и поведения человека все чаще и чаще начинают выступать как основа политического консерватизма. Некоторые из работ, в которых эта точка зрения была представлена особенно ярко, не могли быть опубликованы в официальной печати, а потому циркулировали в форме публикаций «самиздата». Сам по себе поворот к консерватизму не был случайным, поскольку именно консерватизм был характерен для «подпольной» советской политической культуры того времени. Говоря об истоках движения «новых правых» в Советском Союзе, западные аналитики отмечали, что консервативные настроения получили особенное распространение после того, как были подавлены движения в защиту прав человека и за политические и социальные реформы, появившиеся в Советском Союзе в 60-х и начале 70-х годов[580]. К концу 70-х годов можно было уже говорить о том, что либеральные течения в Советском Союзе уже отошли в прошлое и новую силу набирали течения консервативные. Органы милиции, как казалось, проявляли большую терпимость к этому новому консервативному течению, нежели до этого к движению либералов, хотя время от времени обрушивались и на представителей этого движения.

Одним из наиболее интересных эпизодов, связанным с распространением консерватизма, является публикация работ, авторами которых стали Гумилев и Бородай (соответственно в 1979 и 1982 гг.). Следует отметить, что история этих публикаций остается до сих пор не вполне ясной.

Лев Николаевич Гумилев является сыном двух знаменитых советских поэтов — Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Как известно, Н. Гумилев был репрессирован советскими властями в 1921 г. по подозрению в участии в антиправительственном заговоре. Мать Л.Н. Гумилева — А. Ахматова умерла в 1966 г.; ее судьба также связана со сталинскими репрессиями — ее стихи были запрещены постановлением ЦК ВКП(б) 1946 г. и начали публиковаться только после смерти Сталина.

Сам Л.Н. Гумилев — историк, специализирующийся на проблемах восточной культуры, — также провел много лет в сталинских лагерях и в последние годы являлся сотрудником Ленинградского университета. Работая на географическом факультете университета, он занимался вопросами влияния географической среды на формирование поведения человека. В начале 70-х годов им было опубликовано несколько работ по проблемам этнической истории Китая в III в. Постепенно его интересы расширялись, и к концу 70-х годов он написал большую работу, в которой предпринял попытку анализа контактов между различными этническими группами, имевших место на протяжении истории человечества, а также тех последствий, которые имели эти контакты. Получив отказ советских издательств опубликовать эту работу, Гумилев депонирует свою трехтомную рукопись в ВИНИТИ, перехитрив тем самым издательских деятелей, поскольку в таком виде рукопись оказывалась доступной читателям (хотя их круг и был ограничен). Доступ к депонированным рукописям имели сотрудники академических институтов и лица, имеющие специальное разрешение. Нет сомнения в том, что ему не удалось бы осуществить этот маневр без поддержки достаточно влиятельных людей (возможно, из числа сотрудников ВИНИТИ). Кроме того, ксерокопии рукописи Гумилева распространялись географическим факультетом Ленинградского университета. Это можно было делать, не опасаясь обвинений в распространении изданий «самиздата», поскольку сам факт депонирования рукописи придавал ей официальный статус. Другими словами, рукопись была просто не опубликована, а не запрещена цензурой.