Стоякин, набранившись, вскоре остыл. Но все-таки для острастки и в назидание другим бросил, свирепо взглянув на Нестерова:
— Отстраняю вас от полетов… на неделю!
Позвав Зарайского, он забрался с ним в «Фарман», запустил мотор и порулил к старту.
Миша Передков проследил взглядом за дымком пыли, поднимаемым костылем аэроплана, потом обернулся к Нестерову и участливо сказал:
— Попало? Не отчаивайся!
— Ты теперь присоединился к таким мученикам науки, как Галилео Галилей, Коперник, Джордано Бруно, — засмеялся Лузгин, по-женски вздрагивая плечами.
— Да, только тех, кажется, сожгли, а Нестерова отставили от полетов! — уточнил Митин с серьезной миной, на которую он был большой мастак при подтрунивании.
Петр Николаевич поискал глазами вокруг себя и поднял острый камень.
— Спасайтесь! Сейчас драться будет! — взвизгнул Лузгин.
— Прежде чем смеяться, вспомните физику, — сказал Нестеров, не обращая внимания на Лузгина. Он камнем начертил на земле полукруг.
— Центробежная сила образуется при всяком криволинейном движении тела. Я убедился сегодня в полете, что крен удерживает аэроплан от падения. То есть как раз противное тому, чему учит нас Непорочная Дева Инструкция!
— Ну, подожди, — остановил его Миша Передков. — Давай сначала научимся летать по инструкции.
— Вот именно! — горячо подхватили все. — Научимся обыкновенному полету, а там видно будет!
Петр Николаевич с сердцем отшвырнул камень.
— Да это не обыкновенный, эт-то… неграмотный полет! Не заклинания инструкции, а центробежная сила нужна нам!
Офицеры испуганно умолкли. Нестеров осуждает самого «бога аэродрома» Стоякина.
— Не слишком ли круто забираешь, Петька? — спросил Митин, не моргая.
— Сокол, вот и взлетает круто! — сказал Вачнадзе, и нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез…
10
В Петербурге разбился известный русский авиатор капитан Мациевич. Газеты оплакивали его гибель сотнями статей. «Авиация, словно рождающееся из морской пены божество Эллады, восхищает и влечет к себе внимание всех. И даже сообщения о катастрофах не омрачают лика прекрасной богини. Гибнут летчики очень часто, и ореолом подвига и мученичества окутано слово „авиатор“».
Петр Николаевич скомкал газету.
— Мы не так летаем! Не так! — сказал он громким шепотом.
Вчера, перед полетом, Стоякин кричал над ухом:
— Сейчас вы должны как можно параллельнее плоскости земли провести аппарат! Поняли? Летите так, словно боитесь расплескать стакан с водой!
С каждым новым полетом все более убеждался Петр Николаевич в том, что инструктор не прав. Таинственный туман божества, которым до сих пор был окутан поручик Стоякин, быстро рассеивался.
«Бог аэродрома» все чаще приходил на полеты пьяным. На стойке аэроплана, выше зеркала, появилась маленькая иконка Николая-чудотворца, и Стоякин перед каждым полетом украдкой крестился.
— Господин поручик, — спросил его однажды Нестеров, — почему вы так строго осуждаете крены? Я сам убедился, что они помогают в управлении аэропланом.
Стоякин нахмурился, посопел носом и ответил, чтобы вся группа слышала:
— Вот скоро будешь летать один, тогда и экспериментируй на своей шее! А меня убеждает лес винтов на кладбище! Все, кто покоится там, сорвались на вираже, и я прошу это запомнить!
— Они сорвались потому, что боялись кренов… Вернее, их учили бояться таких положений в воздухе, — возразил Нестеров.
Все офицеры внимательно прислушивались к спору. «Черт возьми, а ведь стоит поразмыслить над тем, отчего погибли твои предшественники! — думали при этом они. — Кто прав — Стоякин или Нестеров?»
Большинство офицеров склонялось на сторону инструктора. «Все-таки он — бог аэродрома и ему видней», — вздыхали они.
— Нет, поручик, — с жестокой усмешкой отвечал Стоякин. — Они погибли потому, что забыли простую истину: у каждого человека всего лишь одна голова и, прежде чем рисковать, следует это принять в расчет.
— Вы видали в цирке «Чертовы петли»? — спросил Петр Николаевич, распалясь. — То же самое можно сделать и на аэроплане!
Это сравнение показалось всем настолько невероятным и диким, что многие покатились со смеху. Даже Стоякин улыбался уголками рта.
— Ничего нет смешного! — обидчиво проговорил Петр Николаевич. — Все тела подчиняются законам механики!
— А вы, Нестеров, все-таки подчиняйтесь инструкции, — уже миролюбивей улыбнулся Стоякин.
Миша Передков обнял Нестерова, шепнул:
— Ты слышал? Он сказал: «Вот скоро будешь летать один…» Значит он намерен выпустить в самостоятельный полет тебя первого!..
Петр Николаевич понял, что Миша стремится хоть чем-нибудь рассеять мрачное настроение его, и оттого, что рядом с ним была эта юная добрая душа, хотелось полететь сегодня же, доказать свое убеждение «на собственной шее», как говорит Стоякин.
Но первым вылетел не он. На следующий день Стоякин вызвал Зарайского и предложил лететь, а сам небрежно развалился на траве.
— Как?.. Один? — спросил Зарайский, нахмурясь.
— Да!..
В глазах Стоякина вспыхнул и тотчас же погас тот страшный огонек, которого все время настороженно ожидал и боялся Зарайский.
«Вот когда он отомстил мне за Веронику… Что делать? Господи!..»
Все, чему учил его Стоякин, забыл в эту минуту Зарайский, и ему показалось, будто впервые видит он аэроплан, страшное и непонятное чудовище, на котором ему предлагают лететь…
«Нестеров, тот все время спрашивает, спорит, якшается с мотористами, а я не задал, кажется, ни одного вопроса, словно не мне, а черту лысому предстоит когда-нибудь лететь одному. И вот она, роковая минута!.. Свалюсь, чует сердце, свалюсь… Или лучше отказаться? Сказать, что ничего не понял, ничего не знаю?..»
Он представил себе, как усмехнется Стоякин, как смерит его холодным взглядом его давний недруг Петька Нестеров, как поползет молва о его трусости…
— Н-нет! — не то вслух, не то про себя сказал Зарайский и, застегнув шлем непослушными пальцами, шагнул к аэроплану.
Плетеное сиденье жалобно скрипнуло под ним, аэроплан вздрогнул, и что-то похожее на стон почудилось Зарайскому в звоне расчалок и тросов.
Моторист Нелидов ухватился за лопасть винта, крикнул:
— Контакт!
Зарайский, не отвечая, включил контакт и открыл бензин. Мотор загудел. Стоякин поднялся с травы, подошел к аэроплану.
— Высота — двести метров. Один круг и — на посадку!
Зарайский кивнул и порулил. Все настороженно провожали аппарат глазами.
На старте Зарайский вдруг расстегнул ремни, подтянулся к подкосу, на котором висела иконка и, поцеловав ее, трижды перекрестился. Потом сел, застегнул привязные ремни. Двинул вперед бензиновый сектор. Мотор заревел с бешеной силой, и аэроплан побежал…
Губы Зарайского непрерывно шептали молитву. Деревья привокзального сада набегали с ужасающей быстротой.
— Господи, спаси и помилуй… — быстро-быстро шептал Зарайский слова молитвы и едва ли сознавая, что делает, он стал все больше и больше передвигать бензиновый сектор назад…
Мотор утихал. Аэроплан замедлил бег. Зарайский опустил хвост аппарата и выключил бензин. Мотор остановился.
От ангаров бежали люди. У Зарайского дрожали колени. «Что теперь будет? Что будет!..»
Впереди всех бежали Стоякин и маленький Нелидов, похожий на подростка. Стоякин поддерживал кортик и что-то кричал.
Зарайский увидал его свирепое лицо и невольно поежился: «Выгонит… Выгонит, как собаку!»
Взгляд Зарайского неожиданно упал на Нелидова и задержался на нем. Лицо механика было теперь необыкновенно бледным. Темные хохлацкие усы и густые нависшие брови еще больше подчеркивали бледность. Что-то испуганное и виноватое было в этом лице.
Зарайский решительно сузил глаза.
Первый подбежал Нелидов и, ухватившись за стойку, вскочил на нижнее крыло.
— Что стряслось, ваше…
Зарайский выждал, покуда подбежал Стоякин, а за ним и все офицеры группы, медленно отстегнул привязные ремни и вдруг с размаху ударил Нелидова сначала по одной щеке, потом по другой.
