— Ну, ну, расскажи, — благодушно разрешил Стоякин.

— Недавно в деревне Сализи, неподалеку от Гатчины, состоялись испытания авиационного парашюта, изобретенного Глебом Котельниковым. С аэроплана был сброшен манекен, туго набитый песком, парашют раскрылся и плавно опустил на землю пятипудовое изображение человека.

— Ура! — в один голос закричали Митин и Лузгин. — Нам брошен спасательный круг!

Стоякин пристально взглянул на Нестерова. «Кому-кому, а Нестерову известна эта история!» — подумал он, вспомнив, как летом Нестеров и его друг Дмитрий Николаев взялись испытать парашют Котельникова. Готовились, волновались, всю ночь не спали, а когда наутро приехали в деревню Сализи, чтобы начать испытания, их немедленно отправили под арест на гауптвахту.

Митин и Лузгин налили бокалы, готовясь произнести тост за парашют — орудие спасения летчиков.

— Погодите! — остановил их Передков. — Парашют на снабжение не принят. Генерал Кованько утверждает, что если вместо манекена с песком спрыгнет живой человек, то у него оторвутся ноги… А верховный начальник воздушного флота великий князь Александр Михайлович заявил сегодня: «Парашют — вещь вредная, так как при малейшей опасности со стороны неприятеля летчики будут выпрыгивать, предоставляя самолеты гибели».

У Петра Николаевича задергалась правая бровь.

— Вы слышали? — спросил он с мрачной обидой в голосе. — Великий князь не верит в нас, русских летчиков! Он считает, что в бою мы будем спасать свою шкуру! Оттого и связывают нам руки инструкциями: не смей кренить аэроплан круче двадцати градусов!

Поручик Стоякин не знал, как себя дальше держать в этой компании: речи Нестерова слишком… неуважительны к верховному командованию.

— Крой их, Петр Николаевич! — крикнул Нелидов, стукнув по столу так, что зазвенела посуда и опрокинулся бокал, разлив вино по скатерти. Он был сильно пьян и с трудом держал голову. — Крой, спр-раведливый человек!

Стоякин брезгливо поморщился, бросил сквозь зубы:

— Пустили хама за стол…

Наденька и Вачнадзе вывели Нелидова из-за стола и уложили спать на кушетке.

Петр Николаевич стоял бледный, взъерошенный. Вачнадзе начал рассказывать смешную историю о похождениях одного гусара. Митин тихонько шепнул Веронике Петровне:

— Развеселите, ради бога, Петра Николаевича. Поглядите, какой он стал кислый.

— Он колется, как еж, — ответила она, и вдруг какое-то дерзкое чувство заставило ее подняться и подойти к Нестерову.

Наденька принесла из кухни весело шипящий, увенчанный белыми султанами пара самовар.

— Что вы не заведете себе прислуги? — спросила Вероника Петровна. — Ведь Надежде Рафаиловне тяжело…

— Вы правы, но она и слышать не хочет о прислуге. Все делает сама, — ответил Петр Николаевич.

За столом сразу повеселело. Митин и Лузгин радостно потирали руки:

— Самовар — купеческая отрада!

— Батюшка мой говаривал: «Перед смертью завещаю тебе наш трехведерный самовар…»

Наденька, разливая чай, ошпарила руку. Никто не заметил, как она закусила губы от боли. Вероника Петровна о чем-то мило разговаривала с Петром, небрежно положив руку на его плечо…

Чем больше мрачнела Наденька, тем чаще и вкрадчивей вспыхивал кокетливый хохоток Вероники Петровны.

— В медаме[1] Стоякиной сидит сам дьявол, — шепнул Митин Лузгину.

Тот прыснул.

— Вероника Петровна, — громко, чуть дрожащим голосом сказала Наденька. — Вам надо бы заказать брошь с высеченными на ней тремя буквами: «СОС»!

— Что эти буквы означают? — спросила Вероника Петровна, растягивая слова и не подозревая болезненного укола.

— Разве вы не знаете? — удивленно спросил Лузгин.

Митин стал разъяснять тоном учителя, толкующего ученикам тысячелетнюю истину:

— Когда корабль терпит бедствие, он подает сигнал «СОС», что означает: «Спасите наши души!»

— Ха-ха-ха! — зло рассмеялся поручик Стоякин; он был пьян и не скрывал горькой обиды на свою неугомонную супругу. — При знакомстве с Вероникой мужчинам надо поднимать сигнал бедствия — спасите наши души!

— Согласитесь, Надежда Рафаиловна, что морские термины здесь совершенно неуместны! — вся дрожа от негодования, проговорила Вероника Петровна.

Наденька выпрямилась и, с вызовом глядя ей в глаза, сказала:

— Я имею в виду вовсе не морской термин, а дамский. «СОС» — «Спасите от старости»!

Вероника Петровна несколько мгновений сидела неподвижно — бледная, с перекошенным лицом. Потом поднялась и побежала в прихожую одеваться. Петр Николаевич бросился за ней следом — резкость Наденьки испугала его самого.

Поручик Стоякин хохотал долго и до слез: Наденькин удар был меток…

Чужой, быстрый говор, веселые, искрометные звуки мазурки, блеск бельведеров и грязь окраин — Варшава.

На Мокотовском аэродроме собрались все летчики группы Стоякина за исключением Зарайского: его высмотрел полковник Найденов и, по слухам, назначил чуть ли не самым старшим из своих адъютантов.

— Рыбак рыбака видит издалека! — сказал Петр Николаевич Мише Передкову. — Перебирать бумажки в штабе и носить летные очки на фуражке куда легче, чем летать.

— Да, там он даже не рискует поймать насморк! — отозвался Миша.

Больше о Зарайском они не вспоминали.

Новый инструктор, штабс-капитан Самойло, в черной кожаной тужурке и желтых крагах, розовощекий, с белесыми глазами, совершенно растворяющимися за стеклами пенсне, молча оглядел каждого из пятерых летчиков и вдруг с напускной торжественностью, но вполголоса, заговорил:

— Господа офицеры! Я счастлив приветствовать вас, своих юных собратьев. Вы пришли на ниву русской авиации первыми косарями…

«Боже мой! — подумал Петр Николаевич, — „нива“, „косари“, „собратья“, — похоже, что от этого трескуна мало чему научимся мы хорошему…»

Он с любопытством рассматривал «Ньюпор». Да, это не гатчинская этажерка! К узкому, обтянутому полотном фюзеляжу прикреплены монопланные крылья. Меж двух колес, надетых на стальную ось, проходит лыжа. Мотор с винтом расположены впереди. Летчик сидит в удобной кабине, весь закрытый, кроме головы и плеч.

— Судьба летчика трагична, — продолжал Самойло. — Рано или поздно мы обречены на встречу с Безносой…

«Тьфу, дьявол! — злился Петр Николаевич. — Что это он панихиду поет!»

В первый же вечер «странность» штабс-капитана прояснилась: он предложил угостить его в одном из лучших варшавских ресторанов.

— Царица Тамара ночь пировала с любовниками, а наутро обезглавливала их. Жизнь летчика похожа на царицу Тамару. Берите от нее все, господа, пока… не наступило утро!

Петр Николаевич довольно резко ответил ему:

— Мои взгляды на жизнь несколько не совпадают с вашими, господин штабс-капитан! И потом я не нахожу удовольствия пировать с человеком, которого еще не имел чести узнать.

Самойло тряхнул стекляшками пенсне и произнес с глухой угрозой:

— Хорошо, поручик, вы получите удовольствие узнать меня!

В ресторан с штабс-капитаном пошли Митин и Лузгин. Петр Николаевич вместе с Передковым и Вачнадзе изучал французское описание мотора «Гном»…

После многих наскучивших дней рулежек на учебном «Ньюпоре» — летчики заставляли аэроплан бегать по земле — началось, наконец, обучение на боевой машине. Мотор «Гном» рвался в небо с яростью семидесяти лошадиных сил, но едва только аппарат пытался отделиться от земли, летчики сбавляли обороты мотора.

Петр Николаевич внимательно приглядывался к машине. В отличие от других типов аэропланов, у которых ножными педалями поворачивался руль направления, у «Ньюпора» ногами производилось гоширование — искривление задних кромок крыльев для сохранения поперечной устойчивости. Это обстоятельство затрудняло обучение полетам, и летчики с завистью наблюдали с земли, как штабс-капитан Самойло свободно управлял «Ньюпором» в воздухе.