— Спасибо, батюшка, за добрый совет, — ответила Лена улыбнувшись. Но до июня было далеко, а Лене надо было торопиться.

Через неделю, к немалому удивленью попа, состоялось венчанье. В метрической книге на 1911 год Спасской церкви появилась пространная запись:

«Данила Георгиевич Гайдаренко, состоящий в 9-ой Восточносибирской артиллерийской бригаде офицером, православного вероисповедания, бракосочетался с девицею Еленою Иринарховной священника Иринарха Коноплева дочерью, православного вероисповедания.

Таинство совершали: Владивостокский Кафедральный протоиерей Стефан Алексеев Богоявленский с диаконом сей церкви Афанасием Зыковым, дьячком Ардальоном Иродионовым и пономарем Максимом Закидайло».

Петр Николаевич ходил по Петербургу блаженно улыбаясь. Каждый встречный был ему теперь братом, каждый дом — обиталищем добрых и верных друзей. Да и кто мог считать себя счастливее его!

Сбылась мечта, которая не покидала его с отроческих лет. Теперь он будет летать сам и сумеет разработать конструкцию своего аэроплана, пользуясь личным опытом.

«Вот научусь летать, прилечу в Нижний, посажу в аэроплан Наденьку и покатаю!.. Почувствует силу крыльев — не будет бояться за меня, поверит в мое уменье. Хорошо бы и маму поднять в воздух, да страшно за сердце ее. Посмотрим Волгу…»

Петр Николаевич шагал по набережной, ожидая приезда генерала Кованько, к которому направил его товарищ военного министра.

Петр Великий вздыбил коня на гранитной скале. Могучие копыта били в небо, и казалось, что горячий всадник хочет взлететь.

«Живи он в наше время, — подумал Петр Николаевич, — непременно летал бы. Он любил скорость. Вон как вздыбил Россию!..»

Генерал Кованько принял поручика с отменной любезностью. Оказывается, Поливанов звонил ему.

— Генерал Поливанов рекомендовал мне тебя как одного из тех удальцов, которых я отбираю для воздухоплавания, — громко проговорил Кованько, вставая из-за стола. Все было крупно и могуче в этом человеке — и рост, и плечи, и черты лица.

«Так вон он какой, знаменитый Кованько!» — удивился Петр Николаевич. Он вспомнил панихидный плач, поднимаемый газетами, когда Кованько, случалось, взлетал на воздушном шаре и садился неизвестно где и как, так что несколько недель о нем не бывало никаких известий. Газеты строили сотни предположений, одно ужасней другого: возможно, он погиб голодной смертью, возможно, его загрызли звери в невылазной тайге, есть основания считать, что воздушный шар, поднявшись на большую высоту, загорелся от грозового электрического разряда… Миллионы людей каждое утро бросались к газетам: не слышно ли о Кованько?

Обросший и изможденный, появлялся он где-нибудь у Енисея или Оби, добирался до людского жилья, и вот уже газеты гремят сенсацией: «Кованько жив и невредим!», «Енисейские рыбаки издали приняли его за медведя и едва не пристрелили», «Со своим воздушным шаром Кованько тесно на нашей старой планете!»

Петр Николаевич улыбнулся, перебирая в памяти заголовки газетных сообщений. «На планете — не знаю, а здесь, в кабинете, ему и впрямь тесно».

Круглые, соколиные глаза генерала глядели пристально, в них стояло выражение любопытства и одобрения.

«Похоже, что Кованько — простая и открытая душа», — снова подумал Петр Николаевич. Исчезла робость, охватившая его, когда он переступил порог кабинета.

— Не боишься? — спросил Кованько, окончив разглядывать молодого поручика. — Воздушная стезя неверна. Да-а… Небесный океан оборудован пока что ужасно плохо — нет ни лоцманов, ни маяков, ни карт. Так, должно быть, пускался в путь первый мореплаватель. Челн, парус, крепкие руки да отважное сердце. Больше ничего!

— Милее такой челн, нежели иной современный корабль, где капитан с мышиным сердцем, ваше превосходительство, — сказал Петр Николаевич мягко, но с внутренней убежденностью. — Интересней быть пионером.

— Верно, поручик! — воскликнул Кованько. — Высшая слава принадлежит пионерам. Они срывают завесу с неведомого. По душе сказать, завидую рязанскому писарю Крякутному. Сей первый воздухоплаватель сто восемьдесят лет назад, как утверждают летописцы, «надул шар дымом вонючим и поганым и с помощью нечистой силы полетел». Грешника хотели сжечь или живым закопать в землю, да, молодчина, вовремя унес ноги.

Петр Николаевич нигде не читал о Крякутном. Вероятно, Кованько нашел сведения о нем в старинных архивах.

— Странно, — произнес Петр Николаевич, озадаченно поглядев на генерала. — Всему свету известно, что впервые изобрели воздушный шар братья Монгольфье.

Кованько отвел глаза, нахмурился и вдруг, побагровев, стукнул огромным своим кулачищем по столу:

— Враки! Бессовестные враки! Крякутный — первый воздухоплаватель. Русский человек!..

Он резко опустился в кресло, поворошил рукой темные, густые волосы, охваченные сединой у висков и, заметно остывая, произнес:

— Садись, поручик, в ногах правды нет.

«Горяч! — подумал Петр Николаевич, садясь. — Подлинный потомок запорожцев».

— Было бы очень важно, ваше превосходительство, выступить вам в печати и исправить заблуждение. Ведь речь идет о чести русского народа!

Кованько неожиданно почувствовал, что не смеет взглянуть в глаза этому молодому человеку. Вот еще чертовщина! Ну, можно ли сказать наивному юноше о том, что когда он, генерал Кованько, обратился с подобным предложением к великому князю Петру Николаевичу, августейший шеф с раздражением ответил:

— Послушайте, генерал Кованько! И охота вам вытаскивать на свет божий сомнительную запись о каком-то рязанском писаре!

«Сомнительную запись!» Кованько задрожал тогда от негодования. Но что поделаешь!.. Теперь генерал чувствовал, что краснеет под взглядом поручика.

— Русский офицер Можайский тоже за пятьдесят лет до братьев Райт изобрел аэроплан, но пионерами считают Райтов, — заметил Петр Николаевич.

— Что это у тебя за папка, поручик? — спросил Кованько, направив разговор по новому, менее опасному руслу.

«Боится!» — удивился Петр Николаевич. Подавив вздох, он протянул папку:

— Чертежи моего аэроплана.

— Так ты, оказывается, еще и изобретатель! — весело пробасил Кованько, довольный тем, что покончено с щекотливой темой. Он рассматривал чертежи, перебирая их, впрочем, без особого интереса.

— По душе сказать, мне милее воздухоплавание. Невольно проникаешься неверием в авиацию, когда видишь, сколько трупов оставляет она позади себя!

— И все-таки, авиации принадлежит будущее, ваше превосходительство, — вставил Петр Николаевич, и в голосе его прозвучало упрямое несогласие.

— Дудки! — крикнул, стукнув пятерней по столу, Кованько, и это так не шедшее к его солидному облику восклицание и почти мальчишеское, простодушно-яростное выражение его лица вдруг рассмешили Петра Николаевича и он рассмеялся, сдерживая себя, однако, чтобы не быть неучтивым.

— Дудки! — повторил генерал, не обращая внимания на смех поручика. — Воздушный шар значительно, несравненно безопаснее, и в этом его будущее!

Петр Николаевич вспомнил, что недавно в газетах промелькнуло заявление великого князя Петра Николаевича: «В аэропланы я не верю. Во всяком случае, будущее не им принадлежит». Вероятно, великий князь заимствовал эти мысли у генерала Кованько.

— Чувствуется, ваше превосходительство, что воздушный шар вам милее. А мне по душе аэроплан.

Петр Николаевич не замечал, что держал себя с генералом свободно, как с равным.

— Послушай, поручик, про случай, которому я был свидетель. Лет двадцать с лишним тому назад приехал Дмитрий Иванович Менделеев в Клин наблюдать солнечное затмение. Русское техническое общество предложило мне подняться вместе с ученым на воздушном шаре. И вот, помню, в хмурое утро сели мы в корзину. Я подал команду, солдаты отпустили канаты, но шар оставался на месте. Оболочка, снасти, мешки с песком сильно намокли от дождя и шар отяжелел.