— Ка-акая чушь! — возмущенно пропел Истомин. — Кто издевается?

— Все! — крикнул Нестеров.

В это время прозвучала труба и «Великолепный» повел Петю к офицеру-воспитателю.

— Только уважая память покойного Николая Федоровича и отдавая должное твоему прилежанию в учении, не наказываю за проявленное сумасбродство, — сказал штабс-капитан, выслушав объяснение Пети. — Кстати, мне доложили, что вчера на второй обедне регент вывел тебя за ухо из церкви.

— Заступиться за товарища… когда… его незаслуженно обижают, вы называете сумасбродством!

— Кадет Нестеров! — вспыхнул штабс-капитан. — Ты дурно ведешь себя. Марш отсюда!..

После этого случая насмешки и подтрунивания над Данилкой стали еще более частыми. Третьего дня подняли по тревоге седьмой класс, и оказалось, что у Данилки исчез левый сапог. Так и пришлось ему встать в строй с одной босой ногой под вкрадчивый хохоток кадетов.

А сегодня Данилка рассказал своему другу, что Васька Лузгин вызвал его драться на кулаках.

— Когда? — спросил Петя, нахмурясь.

— Нынче же ночью, после отбоя. В уборной.

— Не ходи.

— Меня прозовут трусом… — пробормотал Данилка.

— О драке станет известно в корпусе и тебя исключат. За нас с тобой некому заступиться.

— Что же делать? — спросил Данилка, в отчаянии кося узкими черными глазами. Его лицо выражало растерянность и одновременно мрачную решимость. — Нет! Будь что будет, а я пойду.

— Брось петушиться! Потерпи. Осталось немного. А окончим корпус — посчитаемся с ними.

В гимнастическом зале друзья на двух турниках одновременно делали склепки, перевороты, только «солнце» не давалось Данилке и он с завистливым восхищением смотрел, как Петя на вытянутых руках крутил «небесное светило»…

Вечером Петя читал книгу о путешествиях Васко дэ Гама (мать Пети любила смешить детей и звала португальца на русский лад — Васька Дагамов).

Воображение рисовало картины одну страшнее другой. Шторм бушует четвертые сутки, бросая на утлую каравеллу тысячепудовые волны. Матросы уже потеряли счет океанским бурям, но такой свирепой, как эта, им еще не доводилось испытывать.

Шкипер и кормчий явились к Васко дэ Гама, доложили, что они не ручаются за корабль: обшивка его расшаталась, течь стала угрожающей. Васко дэ Гама ответил:

«Отплывая от Лиссабона, я поклялся не поворачивать назад. Всех, кто еще заикнется об этом, — выброшу за борт!»

Вспыхнул мятеж. Матросы требовали вернуться назад, в Португалию. Васко дэ Гама арестовал шкипера и кормчего, отобрал у них навигационные приборы. Потом вышел на трап и, освещаемый молниями, обдаваемый холодными волнами, сказал:

«Матросы! У вас нет больше ни шкипера, ни кормчего. Я арестовал их. Теперь на корабле нет никого, кто смог бы показать вам дорогу назад. Есть только один путь — вперед!» «Ух, Васька Дагамов!» — шептал Петя в подушку и засыпал с непоколебимым убеждением, что с таким капитаном команда не пропадет и корабль достигнет цели.

Можно было заглянуть в последние страницы книги и узнать, чем окончилось путешествие, но Петя не любил этого. «Так поступают только нетерпеливые девчонки».

Маргарита Викторовна всегда с нетерпением ожидала воскресенья. В этот день дом Нестеровых оживал. Еще в субботу вечером приходили из корпуса самый старший сын Николай и «младшенький» Мишутка. Стройная гимназистка Сашенька становилась первой помощницей мамы в стряпне праздничных пирогов.

Всеобщий любимец Петюшка оставлял возню с птичьими клетками, в которых порхали дрозды, канарейки и даже соловьи. Как успевал Петюшка раньше всех прибежать из корпуса, сбросить тесный мундир со стоячим воротником и добрый час размахивать длинным шестом, гоняя голубей, было для братьев загадкой.

Николай рассказывал про какой-нибудь комичный случай во время верховой езды под командованием полковника Никонова, которому кошка всегда перебегала дорогу, и он при этом страшно злился, чихал и ворчал, как кот, поводя усами. Малыши катались со смеху, им доставляло несказанное удовольствие хоть дома посмеяться над корпусным страшилищем…

Отчего больше всех детей любила Маргарита Викторовна Петюшку? Она и сама не знала. Может, оттого, что он рос без отца? Николай Федорович скончался, когда Петюшке едва минуло два года. Но без отца рос и Михаил. Может, оттого, что он самый ласковый с матерью и со всеми людьми, любит птиц, хорошо усваивает ее уроки на рояле? Может быть…

Вскоре дом Нестеровых опустел.

Вышла замуж Сашенька, окончил корпус Николай и уехал в военное училище, затянутые в кадетскую форму, маршировали по корпусному плацу Петюшка и Мишенька.

Маргарита Викторовна давала уроки музыки в нескольких богатых семьях. Она приходила домой усталая, тоскующая, и в пустых комнатах печально звучало эхо от ее шагов…

Однажды к ней постучались. В гостиную вошли дородный, с моложавым загорелым лицом поручик и маленькая девочка лет десяти, не более.

— Госпожа Нестерова? — спросил он тонким голосом, неожиданным для его атлетической фигуры.

Она утвердительно кивнула.

— Поручик Галицкий, — представился он, звякнув шпорами. — Я дерзнул обратиться к вам потому, что слышал о вас в городе много хорошего. — Он густо покраснел и отчаянно затеребил темляк сабли.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Маргарита Викторовна, — я к вашим услугам.

Поручик сел на придвинутый стул, усадил на своих коленях девочку и продолжал:

— Девочка эта — Наденька — моя племянница. Ей не было и года, когда она потеряла отца, а нынче после Рождества скончалась мать. Наденька жила у меня. Третьего дни случилось непредвиденное обстоятельство: наш полк переводят на Дальний Восток. Я холост, не имею родных. Мне очень хотелось бы, чтобы Наденька получила образование здесь, в Нижнем Новгороде. И вот, когда б вы согласились взять ее на воспитание, я был бы вам признателен на всю жизнь. Половину своего жалованья я буду переводить аккуратно.

Девочка между тем спрыгнула с колен дяди и подбежала к окну, где висела клетка с дроздом.

— Какая хорошенькая птичка! — воскликнула она, всплеснув ручками.

«Сирота, — подумала Маргарита Викторовна. — Это мне знакомо. Ой, как знакомо!..»

— Что ж, я согласна, — сказала она просто. — Только надо спросить, каково мнение на сей счет самой Наденьки?

Поручик встал и поднял на руки девочку.

— Вот у этой доброй женщины ты будешь жить до моего возвращения.

— А ты скоро вернешься, дядя Коля? — спросила Наденька.

Поручик нахмурился.

— Может быть, скоро, если отпустят. А не отпустят, — вот тебе, Наденька, самый родной здесь человек!

Он показал на Маргариту Викторовну. Девочка уставилась на нее взглядом, в котором были и любопытство, и совсем не детское выражение, которое примерно означало: «Ну-ка, я погляжу, стоит ли вверять тебе свою судьбу».

Маргарита Викторовна не выдержала этого взгляда и, заморгав внезапно покрасневшими веками, кинулась обнимать девочку.

С тех пор Наденька и стала жить в доме Нестеровых. Все дни недели, кроме воскресенья, Маргарита Викторовна была какой-то подавленной, угрюмой. Зато когда приходили ее «кадетики», она преображалась. Бегала из комнаты в комнату, счастливо улыбалась, суетилась, потчевала сыночков вкусными «мамиными» пирожными.

— Петю-уша, — ласково, нараспев ворковала она, гладя мягкие светлые волосы своего любимца, — я не видала тебя целую вечность.

— Шесть дней, мама, — поправлял сын, смеясь и по-матерински щуря серо-голубые глаза.

— Шесть дней! — вздыхала она. — Эх, что ты, голубчик, понимаешь! — В голосе Маргариты Викторовны было столько неутолимой и вместе грустной любви, что Наденька замирала в своей комнате, боясь пошевельнуться. Но вот раздавалось за стенкой.

— Надю-уша! Завтракать!

Она машинально поправляла рукой косички и, чувствуя, как рдеет лицо, шла в столовую.

Петюшка вскакивал, с достоинством здоровался, резко опустив и затем вскинув голову, прищелкнув каблуками. Так, приметил Петя, здороваются офицеры-воспитатели, когда они без головных уборов.