Петр тоненько-тоненько, так, что Наденька вся замерла, вывел, точно не голос даже, а сама задумчивая грусть пела:

У Наденьки выступили на глазах слезы.

— «Навек простясь…» Как тяжело покидать родные места, — проговорила она, вздохнув.

— Почему «навек»? — живо возразил Петр. — Мы будем приезжать сюда во время отпуска. Забыть Волгу? Не-ет! Волга мне мила, как мать.

Наденька комкала в руке шелковый платочек.

— Ты почему так грустна сегодня? — спросил он, не замечая собственной грусти.

Наденька низко опустила голову.

— Мне не минуло еще и семнадцати…

— Ну и что же?

— Не венчана… и еду за тридевять земель…

— Ты сожалеешь, что дала согласие? — спросил Петр, помрачнев.

— Глупенький… — слабо улыбнулась Наденька. — Мне просто страшно. Будто подняли меня на ковре-самолете из сказки, лечу над лесами и морями несказанно счастливая, но дух захватывает… А вдруг кубарем полечу, вдруг вывалюсь…

— Не вывалишься, — сказал Петр. — Помнишь, у Жюль Верна инженер… Как его звали, запамятовал… Помнишь, он изобрел машину, с помощью которой притянул к Земле огромный метеор, состоящий из чистого золота?

— Помню…

— Ты, Дина, и есть тот золотой метеор, и я теперь самый богатый человек в мире!

Он обнял ее и стал покрывать лицо поцелуями.

— Богатый, а на реверс не хватает, — с шутливым укором произнесла она, слабо вырываясь.

— Бог с ним, с реверсом. Во Владивостоке поп обвенчает и за меру картошки.

— А вдруг не обвенчает? — с испугом в голосе спросила Наденька. — Ох, Петюша, без венчания не быть у нас счастью.

— Быть счастью. Быть! — твердо сказал Петр. — Не поп приносит его, а любовь! Но… — он гладил ее волосы и чуть раскачивался в такт диковатому шелесту волн, — это было бы убогое счастье, если бы его ограничили лишь любовью.

— Ты хочешь сказать об общественном служении?

Петр думал о Родине. Он крепче обнял Наденьку, закрыл глаза. И виделись ему золотые нивы с васильками по межам, синие леса в белой дымке тумана, белые березы в цветистых полушалках осени, широкая Волга, уходящая в безбрежную даль… И жаркое сияние заката над одетою сумерками землей, тихие костры на рыбалке, тревожимые лишь задумчивыми вздохами ветра в прибрежных кустах да далекими криками перепелов…

Но ведь Родина — это не только Волга, березы и закаты, это и Верещагин, и Римский-Корсаков, и грустная песня крестьянок, и добрый корпусной дядька Лукьяныч, и Емелька Пугачев со своей хитрой пушечкой.

До чего необъятна ты, не измерима никакою мерою!..

Далеко за Волгой, над лугами, дремавшими в густом лунном мареве, одиноко дрожала звезда, похожая на трепетавшую золотую птицу.

Родина!..

Петр вздохнул и сказал тихо, задумчивым полушепотом:

— Да, Дина. Мы служим обществу, вернее — Родине. И здесь хотелось бы применить все лучшее, сильное, что есть во мне.

— Ты артиллерийский офицер, вот и прикладывай здесь свои силы.

— Да, — сказал Петр и умолк.

— Ты недоволен? — угадав его настроение, спросила Наденька.

— Не то чтобы недоволен… Как бы тебе сказать… — Он вскинул голову, и при свете луны Наденька увидала его горящие глаза. — Еще в корпусе в «Записках русского технического общества» я читал об одном замечательном человеке…

Наденька любила мечтать вместе с Петром. Он говорил неторопливо, приглушенным голосом, в котором — Наденька знала — кипела страстная, бушующая сила мечты. Ей казалось в такие минуты, — больше того, она была уверена, — что «Петя все сможет». И о чем бы ни рассказывал он — о живописи, музыке, спорте, даже об одинаково однообразных, как пуговицы на мундире, днях Михайловского училища, было захватывающе интересно и хотелось слушать долго, чувствовать тепло его твердой руки и с удовольствием думать о том, что ничего ей большего не надо, только бы итти с ним рядом всю жизнь.

Наденька поежилась от ночной прохлады.

— Говори, Петюша, — попросила она и закрыла глаза.

— Мы часто любуемся птицами, — продолжал Петр. — Сколько красоты в их полете! Подняться высоко над землей, выше гор, выше облаков, увидеть беспредельные просторы — вот мечта многих из нас. Помнишь, Дина, Пушкинского «Узника»?

Человек мечтает стать вольной птицей, Дина!

— Я предпочитаю оставаться человеком, — усмехнулась Наденька.

— Я и не зову тебя в сороки. Я говорю о свободе человека, познавшего тайны природы. И вот слушай. Полвека назад морской офицер Александр Можайский, зорко наблюдая за парящими в воздухе альбатросами, пришел к мысли, что человек может и должен летать.

Он построил «летунью» — модель аэроплана, которая разбегалась по земле и взлетала в небо. Да что взлетала! «Летунья» несла на себе морской офицерский кортик. И вот в 1877 году он разработал первый в мире проект аэроплана. Прошло долгих пять лет, Можайский преодолел тысячи препятствий, насмешек, неудач, и все-таки его аэроплан взлетел. Взлетел с человеком на борту!

Наденька открыла глаза. В голосе Петра было необычайное волненье.

— Петя… Ты что-то задумал…

— Да! Я решил построить аэроплан. Мечта, Диночка! Но пробиваться к ней буду долго и… ежедневно!..

Авиация только рождалась. Гордое имя ее еще не было омрачено людскими жертвами. Но Наденька изредка читала в газетах о гибели воздухоплавателей, и теперь смутный страх впервые тронул ее душу.

— Полно, мечтатель! Ты еще, чего доброго, меня на Луну позовешь, — попыталась она шуткой прогнать тревожное чувство.

— Что ж… и позову! А ты пойдешь со мной? Пойдешь?! — порывисто спросил он, поймав ее руку.

Наденька ничего не ответила. Потом вдруг вздрогнула, прижалась к нему и заплакала…

Злые пересмешницы, докучавшие офицерским женам старыми россказнями о любовных связях генеральши Натальи Алексеевны с капитаном Сегеркранцом, получили немалую пищу: в артиллерийскую бригаду приехал новый офицер.

Все сплетницы сошлись на одном мнении, что вновь прибывший подпоручик Нестеров — хорош собой, строен, педантически аккуратен и элегантен.

Но зато от них не ускользнуло и то обстоятельство, что подпоручик очень молод, а стало быть, и юная спутница, сопровождавшая его, конечно, не жена, и они приехали в такую даль, чтобы избежать реверса.

На другой день юную пару называли уже не иначе, как «беглецами от реверса», и все стрелы злословия полетели в маленькую женщину, прибывшую с подпоручиком Нестеровым.

«Вот что делают нынешние нравы! Стоит офицеру поманить пальцем, как девица, очертя голову, мчится за ним вслед за десять тысяч верст!» — говорили одни. Другие добавляли: «Нынче венчаются сначала под кустом, а потом уж — прости царица небесная! — в „божьем храме“».

Как бы там ни было, но подпоручик Нестеров с невестой, как он ее называл, явился с визитом к командиру бригады и сразу завоевал расположение генеральши Натальи Алексеевны, которая расспрашивала преимущественно о петербургских ресторанах и клубах, так что Нестерову, мало знакомому с ними, чтобы не уронить себя в глазах любительницы столичных увеселений, пришлось импровизировать.

Вся неделя ушла на визиты к офицерам бригады. Потом Петр Николаевич и Наденька принялись за устройство своей маленькой квартиры, окна которой выходили на бухту Золотой Рог.

Первым делом купили старенькое пианино — без музыки они не мыслили себе существования. Петр Николаевич уже привык к расторопности Наденьки, но сейчас она работала с такой веселой увлеченностью, что он не поспевал за ней. В каждой скатертке и салфетке, разостланной с изяществом и тонким вкусом, виделась заботливая и нежная рука.