— Значит, профессор Калашник все-таки бывал в вашей лаборатории? — сказал Громов. — А как же относился к этому профессору Смолин?

— Это было… последнее посещение, — ответила Ольга, сдвинув брови. — Вышло очень неприятное столкновение между ними.

— Из-за чего?

— Евгений Николаевич был недоволен, что Калашник, выступая против наших методов, все же следит за ходом нашей работы.

— А что же интересовало Калашника в вашей лаборатории?

Ольга опять покраснела.

— Дело в том, что я пользовалась его методикой для определения золота в пробах воды… И наткнулась на один прием, значительно облегчающий его методику. Григорий Харитонович заинтересовался этим приемом.

— И что же?

— Но вот вышла эта ссора… Потом погибла культура золотоносной водоросли… А потом мы перенесли центр работы сюда… И я не смогла осуществить то, что задумала. Я даже не говорила о своих попытках Евгению Николаевичу.

Громов задумался. Посмотрел в окно на солнце, затем на свои ручные часы.

— Ну, мне пора… Я хотел обратиться к вам с просьбой. Работа в экспериментальном цехе, насколько я могу понять, идет не так, как было бы нужно. Заместитель, которого оставил Григорий Харитонович, заморозил его метод. Он его не совершенствует. А ведь это же опытный, экспериментальный цех! Тут — не идти вперед, значит идти назад… Работе этого цеха, как вы знаете, придают большое значение.

И областной комитет партии обязывает нас обеспечить все необходимые условия для дальнейшего развития этой работы. Я прошу вас помочь нам в этом деле. — Он посмотрел поочередно на Панина и на Ольгу. — На днях мы собираем бюро райкома специально по этому вопросу. Прошу вас быть на этом совещании. И предварительно подумать о конкретных предложениях. А вас, — обратился он к Ольге, — я хотел бы пригласить для особой беседы. Приходите в любое время в райком.

— Хорошо, — сказала Ольга.

— Ну, вот и все, — лицо Громова прояснилось. — Будем поддерживать связь. Если ваша работа потребует помощи, мы сделаем все, что будет нужно.

Он протянул руку Ольге, потом Ламину.

— А разногласия между вашей группой и профессором Калашником хорошо бы забыть. Я не специалист в этой области, основа экономики нашего края — рыба, и я по профессии ихтиолог. Но политический смысл ваших разногласий понять нетрудно. В ослаблении наших позиций в любой области — в хозяйственной, культурной или научной — заинтересован капитализм. И ваши споры, поскольку они организационно затрудняют решение проблемы, отражают влияние буржуазной идеологии.

— А по существу этих споров, — спросила Ольга, — чья позиция по вашему более прогрессивна?

Громов улыбнулся.

— Я же сказал, что я не специалист… Но я думаю, что ошибается профессор Калашник. В любом деле хороших результатов можно достичь разными методами. А наиболее целесообразный путь обычно создается применением нескольких методов… Ну, я пошел.

Дверь захлопнулась.

— Какой умный человек! — воскликнула Ольга.

Ланин, не отвечая, закурил папиросу.

Калашник навалился на стол и, положив всклокоченную голову на руку, другой рукой нетерпеливо перелистывал лежащие перед ним тетради. Это были материалы исследований группы Смолина: дневники экспедиций, журналы обследований Черного моря, протоколы химических анализов, записи экспериментов самого Евгения Николаевича и тоненькая тетрадочка Петрова с описаниями и выводом последнего его опыта. Все остальные бумаги Петрова исчезли вместе с остатком золотой ветви из несгораемого шкафа.

Калашник внимательно читал бесконечные описания опытов с изменениями дозировок золота и экспозиций облучения, кривыми прироста вещества, записями температуры и анализами воды на содержание золота. Потом он перешел к материалам по неудачным поискам золотой водоросли. Он долго изучал материалы прошлогодней экспедиции. Во всех протоколах справа была отчеркнута вертикальная полоса, в которой против каждой записи стояли цифры: 0,2; 0,6; 0,01; 0,03 и т. д. Калашник догадался, что сюда заносились результаты анализов на содержание золота. Он разобрался во всем очень быстро и теперь вкладывал все свое упорство, чтобы ввести в этот огромный материал, собранный биологами, свою мысль исследователя-химика.

Рубашка на спине Калашника взмокла.

День был томительно жаркий, застывший душный воздух казался плотным и тягучим. Шторы в раскрытом настежь окне повисли, не колеблясь ни единой складкой. Много часов просидел уже Калашник над проклятыми листками. И все еще не было видно никакого просвета.

Он поднял голову и посмотрел, не мигая, в щель под шторой, сквозь которую виднелась голубизна залива и зелень садов Северной стороны. Золотая бактерия ушла так же внезапно, как появилась. Два дня нестерпимым золотистым сиянием светились небо и море, а на третье утро солнце осветило привычную нежную голубизну.

— На дне моря! — вслух сказал Калашник. — Золото опустилось на дно. Интересно: отразилась эта потеря на содержании золота в морской воде или нет?

Он закрыл глаза, ощутив какую-то неясную мысль, шевельнувшуюся в глубине сознания. Мысль не уходила. Наоборот, она постепенно прояснялась, поднимаясь на поверхность, и вытесняла собой все остальное.

Калашник опустил глаза на лежащие перед ним листки. Рука его уже торопливо перебрасывала их слева направо, разыскивая что-то в уже просмотренном материале.

— Постой, постой, — бормотал он, перелистывая. — Сейчас, сейчас… Вот.

Он склонился над листком, испещренным цифрами и записями. У верхнего края была надпись: «Сводные материалы по всем станциям сентябрьской экспедиции». Его палец медленно двигался от цифры к цифре.

— 32, 15, 14, 26, 26, 30, 14, 12, 3, 2, 2, 4…

— Черт возьми! — выругался Калашник и шумно вздохнул.

Он встал, стремительно отодвинул кресло, подошел к огромной настенной карте Черного моря и впился в нее воспаленными глазами. Палец его продвинулся по южному берегу Крыма, описывая широкую кривую от Севастополя до Феодосии.

— Это здесь! — сказал он вслух. — Под Карадагом.

Он рванулся к столу, схватил листок с цифрами, толстый красный карандаш и снова подбежал к карте. Крепкий ноготь впился в плотную бумагу, отмечая расстояние, и на синеве моря у берега под Ялтой появилась крупная цифра 32. Калашник опять посмотрел на листок, прицелился взглядом на карту и прямо под Гурзуфом поставил жирную цифру 26. Он отступил на шаг, внимательно изучая записи на листке. Покрутил головой, освобождая потную шею от налипающей рубашки, и снова подскочил к карте.

Через несколько минут он неподвижно стоял карты, устремив взгляд на красные цифры, нанесенные по всему берегу Крыма от Ялты до Алушты. На лице его светилось глубокое удовлетворение.

— Интересно, — сказал он, вытирая широким рукавом пот со лба. — Кажется, я напал на след чего-то такого… черт возьми!

Он подошел к телефону, поднял трубку и, не сводя глаз с карты Черного моря, набрал номер.

— Евгений Николаевич? Говорит Калашник… Да, мое здоровье в порядке, что мне делается… Не об этом речь… У меня появились некоторые соображения, с которыми я хотел бы вас познакомить… Вы не смогли бы сейчас ко мне забежать?.. Ну, я вас жду…

Он бросил трубку я возбужденный зашагал по комнате.

— Конечно, так… — бормотал он. — Другого решения быть не может!.. Этот вывод сам напрашивается. Как, черт возьми, они не сделали его?..

Вскоре пришел Смолин.

— Что случилось? — спросил он, задерживая руку Калашника в своей, и внимательно вглядываясь в его лицо. — Чем вы так возбуждены?

— Очень любопытные соображения. Они пришли мне в голову при просмотре результантов ваших работ. И, простите, я не мог ждать. Это надо было немедленно обсудить с вами.

— Интересно. Я вас слушаю. — Смолин уселся у стола и вытащил из кармана портсигар.

Калашник начал развивать свою мысль, продолжая ходить по комнате.

— Кажется, золотая ветвь была найдена у берегов Карадага? — опросил он.