Он попытался сесть, но не удержался и упал, больно стукнувшись затылком о стену. Несколько минут он лежал на цыновке, уткнувшись лицом в измятый рукав пиджака, собираясь с силами. Наконец, ему стало легче. Он осторожно встал на четвереньки. Поднялся, держась за стену, на ноги. В голове шумело. Но постепенно сквозь боль к нему возвращалось ощущение своих мышц, своего тела. Он сделал несколько резких движений, морщась от ломоты в суставах. Теперь можно было сесть и подумать о том, что делать.

Он украден… И нечего ломать голову над мотивами похищения — они совершенно ясны.

Ни для кого в мире его персона не представляла интереса, помимо его деятельности в лаборатории профессора Смолина.

Его привезли сюда, чтобы получить сведения о работе с золотой водорослью… По его спине пробежали мурашки.

«Что же делать?.. Буду молчать — решил он. — А побои? Пытки? — мелькнуло в голове. Но он отогнал эту мысль. — Будь, что будет».

Прежде всего надо решить — куда его привезли? Путешествие по морю было, вероятно, недолгим. На рассвете судно уже пристало к берегу. Следовательно, переезд длился не больше четырех — шести часов. И все же, на быстроходном судне за такой срок можно переплыть Черное море в любом направлении.

Он встал, обошел все тесное помещение — четыре шага вдоль, три шага поперек — глядя вверх, откуда пробивался свет. Там, под самым потолком была узкая, в ладонь шириною, щель.

Стена была, невидимому, толстой: через щель ничего не было видно — ни неба, ни зелени деревьев, ни стен соседних зданий. Аркадий осмотрел дверь, сбитую из тяжелых, массивных досок. Аркадий толкнул ее. Она даже не шевельнулась, — невидимому, снаружи ее держал прочный засов.

Петров припал к двери ухом, прислушался. Сначала в едва слышном шуме, проникавшем сквозь толстые доски, ничего нельзя было разобрать. Потом пробились голоса, но они звучали так неотчетливо, что Аркадию не удавалось различить ни одного слова. Говорили, повидимому, трое. Ясно можно было различить только интонацию, — заискивающую, подобострастную у двоих, и повелительную, резкую у третьего. Это был высокий баритон металлического тембра.

Затем за дверью послышались шаги. Петров отскочил, бросился на цыновку, лег и закрыл глаза.

Загремел засов. Скрипнула дверь. Кто-то вошел в комнату и остановился перед цыновкой. Сквозь ресницы неплотно закрытых глаз Аркадий увидел смуглое бритое лицо с ястребиным носом, черные волосы и густые черные брови, рубашку, небрежно расстегнутую на груди, светлосерый костюм. На губах у вошедшего застыла не то брезгливая, не то досадливая усмешка. Он толкнул Петрова носком ботинка. Аркадий медленно поднял веки, словно очнувшись от обморока, и изобразил на лице выражение тупого испуга.

— Ну? — сказал брюнет.

Петров застонал.

— Поднимитесь! — резко приказал брюнет.

Петров медленно, исказив лицо болезненной гримасой, повернулся к нему всем корпусом, приподнялся на локте, но не встал.

— Ну-с, понятно вам, где вы находитесь и что от вас нужно?

Петров отрицательно покачал головой.

— Хорошо, будем знакомиться. Ваша фамилия Петров. Вы сотрудник профессора Смолина и его помощник в работе над биологическими методами извлечения золота из морской воды. Так?

Петров пожал плечами.

— Очень хорошо, — продолжал противный звенящий голос. — Позвольте представиться мне самому. Моя фамилия… ну, скажем, Смит. Она не имеет для вас никакого значения, так как вами интересуюсь не я сам, а… так сказать, инстанция, стоящая надо мной.

— Чего же от меня хочет эта ваша… инстанция? — угрюмо спросил Петров.

— Она хочет получить от вас некоторые сведения. Разумеется, не даром. Даром у нас ничего не делается. А за соответствующее вознаграждение. Вы будете хорошо обеспечены, и — я это гарантирую — освобождены и сможете жить, где захотите. Сможете вернуться к себе на родину — доставку мы вам также гарантируем — или избрать для проживания любую другую страну.

От сдерживаемой ярости Петров почувствовал приступ тошноты. Он проглотил слюну, облизал пересохшие губы и грубо спросил:

— А если я ничего не скажу?

— Нет, вы скажете! — уверенно возразил Смит. — Или умрете здесь — в этом хлеву. Третьего выхода для вас нет. Подумайте. Время у нас есть.

Смит повернулся на каблуках и вышел, стукнув дверью.

Петров вскочил с цыновки и бросился было к двери. Но снаружи загрохотал засов, и Аркадий снова сел на цыновку, прислонившись спиной к стене. Он тяжело дышал от возбуждения. Голова горела. Обрывки бессвязных мыслей проносились в голове.

Что можно предпринять? Дождаться вторичного прихода этого Смита и сделать попытку схватиться с ним? Какой в этом смысл? Даже, если удастся одержать над ним верх, бегство из этой комнаты — все равно, что самоубийство. Снаружи, конечно, — охрана.

Попытаться обмануть, придумать какую-нибудь небылицу, притвориться сдавшимся на милость своих тюремщиков? Но что придумать, как обмануть?

Снаружи снова звякнул засов и дверь завизжала, впуская невысокого сгорбленного старика в халате, перетянутом пестрым платком. Старик поставил перед Петровым широкую низкую скамейку. На ней был поднос с небольшими закрытыми мисками. И только теперь Петров вспомнил, что он ничего не ел, наверно, уже более суток.

Как только за стариком захлопнулась дверь, Аркадий сел на цыновке и нетерпеливо поднял крышки с сосудов. Обоняние защекотал острый запах баранины, поджаренной с луком. Петров попробовал. Блюдо было густо сдобрено томатом и перцем, но вкус его показался Петрову недурным. Он нерешительно взял широкую вилку, съел один кусок, другой, и незаметно прикончил все блюдо. В другом сосуде была рыба, также приготовленная с томатом, луком и перцем. Перца было так много, что он обжигал рот.

— Восточная кухня! — сказал Петров, крутя головой.

Но рыба ему тоже понравилась, хотя после нее во рту жгло еще сильнее. Ему захотелось пить. Он осмотрел остальные сосуды. Ни воды, ни вина в них не было. А жажда становилась все острей. Он встал и пошел было к двери, чтобы позвать старика… И вдруг со всей обнаженной очевидностью перед ним раскрылся смысл этого обеда. Пытка — вот что это такое! Ему не дадут пить, чтобы заставить говорить.

Он подошел к двери… Постоял перед ней в нерешительности. Потом тихо постучал и прислушался. Никто не отзывался. Он постучал сильнее. Ответа не было.

…В городе творилось невообразимое… Сотни лодок бороздили сверкающую и переливающуюся на солнце поверхность залива. Небо пылало зноем. Странный свет сиял над городом, придавая фантастический медно-красный оттенок лицам, одеждам, стенам зданий, асфальту улиц, зелени деревьев на бульварах…

— Феерия! — процедил в раздумье Калашник.

Он стоял у окна и смотрел на волнующуюся, пеструю севастопольскую толпу.

Людские потоки стремились к набережным. Каждый хотел своими глазами увидеть необычайную окраску моря.

Смолин не отозвался. Его похудевшее, осунувшееся лицо, его глубоко запавшие глаза казались невозмутимо спокойными. И только плотно сжатые губы да застывшая на лбу сетка глубоких складок, выдавали напряженную работу мысли. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, в глубине комнаты. Рука с потухшей папиросой свесилась с ручки кресла. Они только что вернулись на машине Колосова из Балаклавы. Необходимо было немедленно отправиться в лабораторию, чтобы проверить догадку об открытии Крушинского. Но страшная, сверхчеловеческая усталость приковывала Смолина к его месту.

Калашник отошел от окна и, смотря себе под ноги, зашагал по диагонали просторной комнаты.

— Ну, Евгений Николаевич, — сказал он, продолжая шагать, — судьба свела нас на стыке дорог, которые до сего времени шли параллельно. Что вы на это скажете?